Туфли и бритву он испробовал еще дома, но костюм с радостью и волнением приберегал специально сюда. Даже получая его в ателье, он лишь мельком взглянул на себя в зеркало, а дома повесил костюм на плечики и постарался о нем забыть.
Сейчас предстояло надеть его по-настоящему. Но сначала писатель решил побриться своей новой бритвой. Волосы на лице и на шее у него росли теперь медленно, не выталкиваемые, как прежде, неудержимой силой, а словно бы небрежно выполняя надоевшую обязанность. Порой они совсем забывали вырасти, и тогда писатель тоже забывал о них, не брился неделями, пока однажды утром не ощущал на своем лице неровный серый налет. Но последнее время, наполненное сборами и ожиданием, ему приходилось бриться почти ежедневно, и это было хотя и хлопотно, но приятно.
Чтобы побриться, пришлось согнуться перед зеркалом в три погибели. Электрическая бритва была менее удобна, чем привычная безопасная, после нее не возникало знакомое ощущение свежести и чистоты. Писателю приходилось набирать полную горсть кожи, прежде чем нужное место достаточно натягивалось, моторчик бритвы сердито жужжал, с трудом перекусывая жесткие волоски в углублениях морщин, больно защипывал вялую кожу. Но все же в конце концов лицо очистилось, раздраженная кожа слегка порозовела и вернулась на свои места.
Свежее, хотя и не новое, белье писатель надел еще дома. Длительная жизнь на холостяцком положении почти полностью вытравила из его характера былую чистоплотность, и он не то что бы стал неряшлив, а не придавал чистоте первостатейной важности. Поэтому он, хотя мылся достаточно часто, но отдельные предметы повседневной одежды никогда не менял разом, ибо грязнились они неравномерно, а менял их по мере того, как подходил, по его разумению, крайний срок их стирки. И вот теперь он наслаждался забытым ощущением полного обновления, которое, хотя и на краткий миг, дает перемена всей одежды, с ног до головы.
На лестнице послышались шаги. Раздался стук в дверь, потом в другую, в третью. Каждый стук сопровождался громким призывом: «Кушать пожалуйста! Кушать пожалуйста!» Стукнули и к нему, он откликнулся:
— Спасибо! — и слегка поклонился в сторону закрытой двери.
Спускаясь по лестнице, он все же пожалел, что не поносил новый костюм хоть немного дома. Лестница была узкая, он несколько раз задел стену чужим ватным плечом, и у него появилось ощущение, будто не костюм надет на его тело, чтобы греть и украшать его, а его тело замкнуто в этот костюм, чтобы служить ему средством передвижения.
