Я отталкиваю его с отвращением. Но он цепляется за меня, говорит, задыхаясь:
«Разве я неправду говорю? Мы такие и есть! И даже те, другие, — французы, родившиеся здесь, — и они тоже, Арфия, все безродные! Отцы их спутались с нашей страной, но для Алжира они все равно безродные и останутся такими навеки! И война эта, слышишь, вся эта война, которую прошла и ты, была именно войной этих незаконнорожденных детей нашей разнесчастной матери!»
Он умолк на минуту. Снова улегся. А потом опять начал:
«Надо бы мне тебя выдать…»
«Если тебе это пригодится!»
«Если мне это пригодится! Да, может быть, это необходимо сделать! Может быть, я таким образом свершу доброе дело?»
«Ты просто не можешь не показать, на что способен».
«И я сделаю это! Выдам тебя! Видишь теперь, каков я?»
«Вижу. Спи давай. Сейчас уже поздно идти доносить на меня. Они там, в полиции, все давно спят».
«Ты еще пожалеешь об этом. Ты должна бы была меня сразу прогнать, как паршивую собаку!»
«Но мне стало жаль тебя! Да еще ты мне зубы заговорил этим твоим балаганом! Вплоть до того, что и меня заставил паясничать и я, как идиотка, развлекала публику вместе с теми, кого тебе тоже удалось обработать!»
«Помилуйте! Да как же ты говоришь такое? Чтоб тебе кровавыми слезами умыться! Я ведь хотел только посмотреть, поймешь ли ты нашу затею!»
«Уснешь ты наконец или нет?»
«Мне не дает уснуть этот ветер».
«Этот ветер хоть воздух нам немного прочистит… А, кстати, почему это мы больше по вечерам не играем? Давненько уже что-то…»
«Да этот тип, Уасем, король свалки, удрал он… Арфия, ну почему ты меня не прогонишь? Не понимаю…»
«Ты что, опять за свое? Когда тебе захотелось, чтоб я пошла с тобой, ты был доволен. А теперь чего ворчишь? Что это ему взбрело в голову, этому Уасему?»
«Не надо никогда никого пытаться удержать», — ответил Бабанаг.
«Ты прав».
«Вот и все, что ты можешь мне сказать!»
«Знаешь, я немало повидала всего на свете, и таких, как ты, тоже довелось повстречать! Бог знает сколько! И почему только твоя мать родила тебя, а не удержала в себе, чтоб ты никогда не оторвался от нее? Было бы одним безродным бродягой меньше!»
«Давай-давай, говори, что тебе в голову взбредет. Говори. Не останавливайся. Мне нравится, когда говорят обо мне. Я ведь всего лишь кучка дерьма, засиженная мухами».
«И все-таки что с ним случилось, с Уасемом этим?»
«Он исчез. Это все, что я знаю».
«Спи давай. Исчезни и ты, — говорю ему. — Хватит на сегодняшнюю ночь».
А он мне опять:
