Я помнила ее, но не совсем ясно. Дома наши в деревне стояли далеко друг от друга, но иногда мы встречались — на выпасе, на свадьбах, в церкви. Уже тогда во взляде ее сквозило какое-то беспокойство, как у затравленного зверька.
Деревню свою я не видела уже много лет, она даже из снов моих исчезла, и вдруг все воскресло — причиняя боль — со всеми запахами и красками.
— Ты не изменилась, — сказала она.
— Как так?
— Я бы тебя сразу узнала.
Я вспомнила ее: было ей лет пять, одета она в длинную льняную рубаху, стоит рядом с огромными коровами и удивленно разглядывет их. Что-то от этого удивленного взгляда осталось в ее глазах и поныне.
— Что здесь делают? — сносила она каким-то домашним тоном — так задают вопросы в деревне.
— Работают, — я старалась смягчить горечь момента. Она расплакалась, и я не знала, чем утешить ее. Наконец, я сказала:
— Не плачь, милая. Немало людей вошло сюда, немало их покинуло эти стены. Пожизненное заключение — это еще не конец. Бывают и досрочное освобожение, и помилование.
— Все меня ненавидят, даже мои дети.
— Ты не должна переживать. Бог знает всю правду. Только Он тебе судья.
Едва упомянула я имя Бога, как глаза ее раскрылись, она взглянула на меня тем взглядом, что остался у нее с детства.
— Я о тебе много думала, — сказала она.
— Не надо ни о чем беспокоиться. Мы не одиноки.
— Кто бы мог представить, что мы встретимся здесь.
— Не так здесь страшно, — я пыталась отвлечь ее внимание.
— Тебя кто-нибудь навешает? — несчастная продолжала свои расправы.
— Я не нуждаюсь, чтобы меня навешали. Тут каждый занят собой.
— Меня защищал адвокат-еврей. Не верю я этим евреям. Они всегда много говорят, но на устах у них одно, а на сердце другое. Лучше уж пожизненное заключение, чем защита евреев. Они крутятся повсюду…
Я не мешала ей высказывать свою ненависть, чувствовала, что эта, пропитавшая ее насквозь ненависть облегчает боль. Затем я предложила ей глотнуть из припрятанной бутылки. Этот глоток ее успокоил, лицо ее порозовело, и она сказала:
— Спасибо, Катерина. Храни тебя Бог. Если бы не ты, что бы я делала тут…
— Так что говорят обо мне в деревне? — я хотела услышать ее мнение.
— Евреи околдовали тебя.
— А ты и поверила? Обе мы рассмеялись.
Шли дни, но никто не приходил повидать ее. Зимой почти нет свиданий: тюрьма далеко, и добираться к ней трудно, но мой адвокат добирается, появляется всегда в одно и тоже время — как часы.
— К чему вам это беспокойство? — выговариваю я.
