— Евреи — они ведь такие же люди! — но я промолчала.
Он снова занялся своим паровозом, потом долго беседовал с путевым обходчиком, и наконец, попросил, чтобы было объявлено по всем станциям, что состав задерживается и прибудет с опозданием.
Я вновь убедилась: ночь на вокзале — это особая ночь, звуки замерли, однако это — не безмолвие, а застывшая суматоха. С тех пор, как я оставила родной дом, знакомы мне Богом забытые места, подобные этому…
Наконец состав тронулся, машинист продолжал говорить о евреях, о той порче, что они наводят и о необходимости извести их под корень.
— Но среди них есть и хорошие! — я не смогла удержаться.
— Нет! — бросил он единственное слово, перекрывая стоящий в кабине шум, и больше ничего не добавил.
После этого он уже ко мне не прикасался и как бы невзначай заметил:
— Слишком долго ты работала у евреев. Нельзя работать у евреев. Они отравляют и тело, и душу.
Полоска рассвета появилась на горизонте, и мне вдруг стало отчетливо ясно, что все во мне умерло. Это открытие потрясло меня. Я заплакала. Машинист был занят своими делами и не заметил моих слез.
Под утро прибыли мы в Кимполонг.
Страх, что машинист потащит меня на постоялый двор, оказался напрасным. Он сказал мне — не без презрения — лишь два слова: «Ты свободна».
Я вспомнила, что именно так выгонял пожилую служанку хозяин корчмы в Страсове.
Утренний свет уже заливал пустой перрон. Со всех ног бросилась я в привокзальный буфет.
Кофе был густым и горячим, я вся отдалась наслаждению и на краткий миг забыла, что привело меня сюда. Долго сидела я, и перед глазами проплывали картины моего детства. Отец и мать виделись на этот раз совсем нечетко, словно они никогда и не существовали. И лишь подойдя к кассе, чтобы расплатиться, я вспомнила эту долгую ночь и свое путешествие, и меня снова пробрала дрожь.
Похороны Генни были мрачными и суматошными, как и все еврейские похороны. Люди суетились у ворот кладбища, слова их были полны растерянности и испуга. Я стояла в стороне. И наблюдая эту странную суету, чувствовала, как сгущается внутри меня боль.
Высокий, выглядящий весьма энергичным, мужчина рассказывал с вызывающими раздражение подробностями, как, получив ночью известие о смерти Генни, умудрился он вместе с двумя приятелями нанять автомобиль и прибыть сюда. В другом углу антрепренер Генни распространялся о сложностях концертного сезона, о тех неустойках, которые ему придется выплатить владельцам концертных залов, распродавших билеты заранее.
