Зима сменяла лето, год следовал за годом, и я все больше погружалась в жизнь Генни, словно не было у меня своей собственной жизни. Я провожала ее в поездки и любила, когда она возвращалась. Она всегда возвращалась мрачной и выжатой, но я любила даже ее мрачность. После того, как целую неделю она отсыпалась, мы часами беседовали с ней. Я своими глазами видела, как музыка день за днем пожирала ее, как она напивалась, как ее рвало, а она напивалась снова. Я была не в силах помочь ей.
Но катастрофа — как еще это можно назвать — пришла совсем с иной стороны. Изьо прикипел к своим монастырям с какой-то болезненной страстью. Лицо его изменилось, зеленоватая бледность покрыла его. Оказалось, что старуха была права, он хватил через край. Христианская вера захватила его, и однажды явился он в монашеской рясе.
В ту же неделю Генни продала дом, уложила три чемодана и, ни с кем не простившись, отправилась в Черновцы. Мне она заплатила все до последнего гроша. Перед тем, как покинуть дом, она вручила мне целый сверток ювелирных украшений и сказала:
— Это — для тебя. Они тебе еще понадобятся.
Я вернулась в шинок. Всякий раз, когда я покидаю дом, я возвращаюсь в кабак.
Я сидела у окна, и перед моим мысленным взором одна за другой проплывали картины последних дней. Два купца купили дом после недолгих переговоров. Генни не торговалась. Ей не столько хотелось продать дом, сколько избавиться от него. Купцы мигом все распознали и тут же подписали с ней договор.
Продав дом, она разразилась рыданиями, которые сотрясали все ее тело. Я хотела утешить ее, но каждое слово, слетавшее с моих губ, казалось мне лишним, бесполезным. Я стояла, словно истукан, и чем дольше я стояла, тем явственнее ощущала свою глупость.
— Свари овощной суп, — вдруг обратилась она ко мне.
— Я немедля все сделаю, — сказала я и обрадовалась, потому что это спасало меня от позорного молчания.
Мы ели суп, и Генни с воодушевлением говорила о необходимости избавиться от власти антрепренеров и жить простой жизнью, подальше от людей и поближе к природе. Мне трудно было уследить за ее речью, но я чувствовала, что она пытается докопаться до какой-то ошибки, разрушившей всю ее жизнь. Ей хотелось предостеречь меня от той слепоты, которая незаметно может привести к полному моральному крушению.
На следующее утро Генни была на пути в Черновцы, а я — с двумя узлами и без дома, как в тот день, когда впервые появилась здесь. Я могла вернуться в деревню. Женщины в моем возрасте возвращаются в деревню, выходят замуж, рожают — и все прошлое зачеркнуто. Даже гулящие девки возвращались, выходили замуж, рожали детей. Но я точно знала, что те места — они уже отторгли меня. И не поехала.
