На Захарку дед не посмотрел, строгий.
- Откуда она знает, что ее зарежут? - громко спросил Захарка, едва визг умолк.
Дед на секунду поднял маленькие и отчего-то, как показалось Захарке, неприветливые глаза. Встал, зачем-то побрел к себе в мастерскую.
“Не расслышал”, - подумал Захарка.
- Зверь все знает, - сказал дед негромко, сам себе, ни к кому не обращаясь.
Через минуту дед вернулся, и Захарка понял, что ошибся, подумав о тяжелом настрое деда.
- Не видел, как свинью режут? - спросил дед просто.
- Нет, - ответил Захарка радостно.
Дед кивнул. Не было ясно, что это означает: ну, сегодня узнаешь, или
- и хорошо, что не видел.
Появилась бабушка, позвякивая железными тазами, которых исхитрилась принести сразу штук шесть.
Посмотрела на деда, медленно копошащегося, но торопить не стала, хотя неумолчный визг ей слушать вовсе не желалось.
Захарка потоптался с минуту и решил сбегать в туалет.
Деревянная, приветливая, оклеенная изнутри старыми обоями будка стояла возле огорода. Подходя к туалету, Захарка каждый раз оглядывал грядки с арбузами.
Арбузы были обидно малы и зелены.
“Не успеют к моему отъезду, не успеют”, - привычно огорчился Захарка.
Внутри туалета всегда было сумрачно, но с хорошими солнечными просветами сквозь щели меж досок. Неизменно летали одна или две тяжелые мухи. Никогда не садились больше, чем на несколько секунд.
Снова жужжали стервенело.
На гвозде - старый журнал сельского механизатора. В который раз
Захарка рассматривал его, не понимая ничего. В этом непонимании, ленивом разглядывании запылевших страниц, солнечных щелях, беспутных мухах, близости деревянных стен, желтых обоях, тут и там оборванных, ржавой задвижке, покрытом черной толью, чтоб не подтекало, потолке - во всем была тихая, почти недостижимая, лирическая благость.
Свинья завизжала жутче, страшнее, отрешенней. Захарка поспешил.
Визг оборвался, когда он еще не добежал. Еще пришлось бабушку пропустить: она куда-то торопилась, и по ее виду - чуть взволнованному, но и успокоенному одновременно виду (“…все конечно, слава Богу…”), - Захарка понял, что свинью зарезали.
Дед неспешно красными руками развязывал (мог бы разрезать, но не стал, сберег веревки) узлы, прикрепившие свинью к стояку сарая.
“Нарочно он меня не подождал… или не нарочно?” - подумал Захарка, и ответа не нашел.
Сначала, освобожденный, обвис зад свиньи, - но она еще держалась, привязанная к стояку за мощную шею. Дед отодвинул таз, полный кровью, натекшей из перерезанного горла, и распустил веревку на шее.
