и
«Авангардия». Потом взялся за оружие, ушел в горы и вступил в партизанский отряд. В партизаны тогда уходили многие, люди самых разных состояний и классов. Как, например, младший сын синьоры Доччи, Маурицио. Радикал, он отказался от политики в пользу вооруженной борьбы.
— Сам я вместе с ним не дрался, но люди говорили, что он был настоящим вожаком и хорошим бойцом. — Фаусто помолчал. — Видишь ли, слова не очень-то много значат. В конечном итоге все решает другое: ты должен врезать врагу. Американцы это поняли. Вы, англичане, тоже. Как ни крути, ты должен врезать врагу так, чтобы он убрался восвояси и оставил тебя в покое.
Слушая итальянца, Адам попытался отыскать в своей жизни что-то такое, что могло бы выдержать сравнение с его делами — ведь Фаусто было тогда примерно столько же лет, сколько ему теперь. Едва ли не единственным, что удалось вспомнить, была подпись под петицией в адрес Энтони Идена с осуждением поведения премьера в период Суэцкого кризиса.
Освобождение Италии, продолжал Фаусто, вовсе не означало наступления счастливой жизни. Социалисты и коммунисты снова раскололись, хотя и прикрывались знаменем единого дела. Американцы, опасаясь, что страна достанется Сталину, обрушили долларовый дождь на христианско-демократическую партию с тем, чтобы купить саму душу нации. Годы идут, а дождь все льется.
— Неужели?
— Конечно. Миллионы долларов каждый год. Но богатая, протестантская, англо-саксонская страна не может навязать свои ценности бедной, католической. Мы бедны. Мы получаем четверть того, что получаете вы, англичане, и шестую часть того, что зарабатывают американцы.
— Я слышал, что и ваша страна богатеет.
Фаусто выдохнул сигаретный дым и в упор посмотрел на Адама:
— Верно. И если так продолжится дальше, то, может быть, американцы в конце концов победят.
— Ах, американцы, американцы, — вздохнула, подходя к их столику, синьора Фанелли. — Что еще они натворили?
— Хочешь знать, что сделали американцы?
— Вообще-то нет.
Она с улыбкой сменила их пустой графин на полный.
— За счет заведения — на прощание.
— Какая женщина, — пробормотал Фаусто и, проводив ее жадным взглядом, наполнил стаканы. — Так ты уезжаешь?
— Не из Италии. Буду жить на вилле Доччи.
Фаусто кивнул.
— Я вроде бы уже говорил, будь осторожен.
— Ты сказал, что вилла — дурное место.
— Так оно и есть.
Представленные им доказательства впечатляли. Когда он закончил, Адам подумал, что, если покопаться как следует в истории любой семьи, можно составить внушительный перечень обманов, лжи, интриг и загадочных смертей. Тем не менее многое указывало на то, что на долю Доччи за минувшие века выпало уж слишком много несчастий.
