Я стоял на стороне матери. Ведь отец меня предал! Разве не он ввел меня в мир Толстого, Горького, Гюго и Марка Твена, говоривших то же, что и мама, только более красноречиво? Я был слишком молод и не находил объяснения этой странной забывчивости.
Я все время думал о судьбе двух людей, так похожих на героев маминых историй. Особенно о Ванцетти. Когда мама рассказывала о нем, мне казалось, что это не его, а ее, маму, ждет электрический стул.
День казни приближался — приближался к каждому из нас. Отец, узнав о готовящемся преступлении, обрушивал на головы преступников яростные проклятия. С юридической стороны все было сделано очень ловко и без грубости, обычной для царского правосудия. Но что может быть ужаснее, чем убийство, совершаемое с молчаливого согласия «свободных людей»! Подобно многим другим чистым душам, искренне возмущенным несправедливостью и не слишком верящим в порядочность простых людей, он именно на них обрушил свой гнев, облекая его в выражения, достойные библейских пророков:
— Америка, Америка! Хитер дьявол, измысливший тебя! Ты богата и злокозненна, ты свободна и жестока! Ты страна, где добрейшие сердца сковывает лед, и нет второй такой в мире!
Я сочувствовал отцу. Он страдал и физически и нравственно. Еврей, бежавший от погромов, он всем сердцем любил Россию.
— Маня, что я наделал? — не раз говорил он. — Бежал из России, когда она обрела великую душу! И куда бежал? В страну, у которой нет души!
— Иосиф, здесь ведь люди тоже страдают, хотя и едят жирную курятину и греются возле парового отопления. Ну да, они не говорят по-русски и не поют наших песен, зато они поют свои песни. Тебе надо научиться слушать. Вслушайся, Иосиф! Подумай, разве может человек жить один — дома ли, в другой ли стране. Такая жизнь — сплошное горе.
Но мамины призывы были тщетны. Отец не хотел или не мог никого слушать там, где он чувствовал себя изгоем. Потом я встречал множество коренных американцев, таких же одиноких в своей стране, как и мой отец — в чужой!
Есть деревья, которые нельзя пересаживать — они не приживаются. А сколько их сохнет на чужбине! Отец был похож на такое пересаженное дерево. Больной, снедаемый чахоткой, он жадно искал родственную душу. Этой родственной душой ему виделся я.
Я понимал и разделял его тоску. Но неужели добро всегда и всюду терпит поражение? Где-то оно должно же идти рука об руку с силой. Где?
— В России, — отвечал отец. — Однако русские дорого за это заплатили. Каждый их шаг был оплачен кровью.
