Нас с ним где только не носило, и опыта я у Тикки набрался — будь здоров. Один недостаток был у моего старшего напарника — занудство. Для начинающего занудный старший товарищ — дар божий, но до чего ж это утомляет… Он не мог просто сказать: делай так. Ему непременно нужно было трындеть добрый час, объясняя, почему нужно делать именно так, а не иначе, с примерами, нравоучениями и наставлениями. И изволь не отвлекаться. Он проверит, усвоил ли ты урок. Если не усвоил — он охотно повторит. Неоднократно. Через полгода я стал страстно мечтать о своем корабле. Лети, куда хочешь, когда хочешь, и можно лениться, когда лень, и молчать часами, если не хочется разговаривать!
Особенно мне не хватало возможности просто не говорить ни о чем.
Легранж — человек честный, обещанные двадцать пять процентов с каждой колбасы я всяко имел, и в конце концов накопил на мою красавицу. К тому моменту, как я вышел в самостоятельное плавание, меня знали в любом баре по всей галактике. Даже в тех местах, где я сроду не бывал.
Наши бары — это наши информатории. Не хуже планетарных. Если хочешь найти мусорщика — иди в ближайший бар. Где носит нужного тебе человека, не скажут, а связаться — свяжутся. Невзирая на государственные границы и положение на фронтах. Если отметить на карте обитаемых миров наши забегаловки, получится густая сеть, охватывающая все и вся.
На месте армейской контрразведки я бы имел, вообще-то, это в виду.
Подозреваю, что они не глупее меня.
* * *
У нас установились настороженно-дружелюбные отношения. Я называл ее "лейтенант", она меня — конечно, "Чубака", меня все так зовут. Мы разобрали покойников по мешкам, перенумеровали — вышло 214. Многих она опознала, хотя и не всех, конечно. Мы записали их имена и соответствующие номера мешков. Толку от этого не было никакого, все равно их кремируют как неопознанных — не будут наши разбираться с мертвыми противниками и устанавливать их личности. А их командование просто вычеркнет из состава флота весь экипаж "Валленштайна" оптом. В том числе, разумеется, и старшего лейтенанта Валлер.
Я спросил ее, как ей нравится не существовать.
Она сидела, нахохлившись, обхватив ладонями чашку с чаем, а в глазах ее стояли слезы. Ни разу не всхлипнула там, на разбитом крейсере, ни разу руки не дрогнули — а вот теперь расклеилась.
— Не смешно, Чубака, — сказала она, шмыгнув носом.
— А я вовсе не смеюсь, — возразил я. — Пойми: тебя нет. "Валленштайн" погиб в полном составе. И пока мы не долетели до Лаоры, так и будет.
