Остров - Ол Гот

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв, Послушай…

… но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

и верить не хочешь, во что-нибудь кроме дождя

Н. Гумилев

Черный бархат безлунной июльской ночи стремительно опустился на изнемогавшее от зноя пространство.  Даже волны укротили свой бег, и поверхность моря стала гладкой,  маслянисто-черной. Лишь отражения острых маячков ярких южных звезд и  огни  почти бесшумно  скользящей  яхты  мерно качались на, чуть волнуемой, глади воды. Да невидимый во тьме берег напоминал о себе нечастыми россыпями светляков,  мерцавших на месте сгинувших в ночи прибрежных селений.  Грань между морем и небом исчезла. Стоило забыться  на  мгновение и могло показаться,  что судно летит в  бездонном мраке мироздания.

      Второй день невыносимо щемило сердце. Безысходная тоска и ужас непоправимой вины сжимали его. Темнота была спасением для Речел, позволила сбросить маску наигранного веселья  и  беззаботности, дать волю долго сдерживаемым слезам.

      Темнота помогла  почти  незаметно ускользнуть от внимания опостылевших друзей, еще недавно  предававшихся  неудержимому веселью, а теперь обессиленных духотой и вяло беседовавших под кормовым тентом.  Греческий этап  «развлечений»  для  них  был закончен,  и  теперь они отдыхали, ожидая известий об очередной ошибке,  мечущейся в отчаянии жертвы. Ждали новых  распоряжений  от прихотливого автора сценария.

      Темнота позволила скрыть невыносимый приступ боли и опять набежавшую на глаза влагу,  когда увязавшийся за ней  Тони  с откровенной иронией сказал,  что не понимает озабоченности Георга:

      - Выбор у этого парня не больший,  чем был у твоего Ламоля. - Даже в темноте Речел поняла, что по губам Тони скользит ненавистная «улыбка жрецов». - Либо броситься вслед за Анной в Англию, либо пустить себе пулю в лоб из револьвера,  оставленного ему, как и в прошлый раз.

      Сердце опять  сжало раскаяние.  Георг  играл жизнью этого человека, так же, как год назад,  жизнью Рона. Было мучительно больно от ставшего предельно ясным  сознания того,  что она стала игрушкой в  руках беспощадного  «Верховного жреца» и его подруги. Впрочем, такими же игрушками были и ближайшие сподвижники «Жрецов»,  и прошлые, и будущие «неофиты», да и все остальные участники  этих «забав». Для грека и его подруги имело значение только то, как  сыграна затеянная ими игра.

      Участие в мистерии, разыгранной в родосском подземелье два дня назад, впервые пробудило в сердце боль раскаяния за то, в чем она еще совсем недавно охотно принимала участие. Своим цинизмом и  жестокостью «суд» мог довести до самоубийства не только слабых. А вложить в руку растоптанного человека оружие означало  реальную вероятность найти через несколько дней его труп.