Москвичев перепрыгнул небольшую коричневую лужу на дне воронки и пополз было по откосу, как Пономарев дернул его за ногу:
— Тихо, товарищ лейтенант! Слышите?
В тумане зашевелился разбуженным медведем гул мотора.
— Танки!
— Этого добра еще не хватало, блин! — выругался Пономарев. — Надеюсь, не сюда!
В тумане звуки разносятся во все стороны и очень далеко. Совершенно было непонятно — откуда и куда двигаются танки. И самое главное — чьи они? Оставалось надеяться, что железные твари пройдут мимо. Но грохот постепенно усиливался. Казалось, он надвигается со всех сторон, отражаясь от горизонта и сталкиваясь волнами в единственной точке земного шара — воронке от полутонной бомбы, в которой скорчились десять бойцов, два ефрейтора, один сержант и один лейтенант — обычный стрелковый взвод РККА образца сорок второго года. Впрочем, тоже самое ощущали и в соседней воронке — там, где устроился лейтенант Кондрашов со своими ранеными. А моторы взрыкивали, фырчали, ревели, отдаваясь мурашками по коже.
— Сюда ползут, лейтенант, — у Пономарева внезапно сел голос. И было отчего — гранаты-то противотанковые — закончились. И расчеты ПТР — выбиты. Вместе с ружьями. Пехоту, конечно, отсечь можно. Отсечь и положить. А танки? С ними-то что делать?
Пономарев высунулся из воронки, пытаясь разглядеть…
— Идут!
Туман заколыхался, словно мокрое белье в реке. Постепенно стали проявляться силуэты немецких солдат — шли они не пригибаясь, слегка опустив стволы карабинов и автоматов.
— Как на фотографии, — шепнул Москвичев.
— Что? — не понял сержант.
— Я до войны фотографией увлекался. Вот кладешь фотобумагу в кювету — это такая посудина с проявителем — и на ней постепенно появляются силуэты…
Москвичев говорил нервно, постоянно облизывая уголки губ, покрытые какой-то белесой пленочкой. Его никто не слушал и не слышал, но он говорил, говорил, говорил, потому что ему так было спокойнее. Он говорил сам себе, пытаясь заглушить грохот, лязг и скрип немецких танков, железными ящерами ползущих по изувеченному болоту. Голос его становился все тише и тише, а лязганье гусениц все громче и громче, а ему казалось, что все наоборот — голосом он перекрикивал войну, и та вдруг становилась все меньше, меньше и меньше…
Из тумана высунулись три орудийных хобота — сначала один по центру, затем два по бокам. А за ними и силуэты.
И если немецкие самоходки типа «Штуг-третий» Пономарев узнал, то центральную черную громадину он видел впервые.
