— Как мне надоели ваши бездарные морды, — ворчал Алексей Васильевич на собравшийся у его постели международный консилиум. — Вам только в морге парикмахерами работать, а вы умудрились стать мировыми светилами медицины.
— Но что мы можем сделать, Чебрак? — капризным и тонким голосом возмутился Симон Кольдье, французский онколог нейрохирургического акцента. — Все равно мы, рано или поздно, подохнем, в смысле покинем эту скорбную земную юдоль. Я не вижу здесь повода для особых расстройств. Впрочем, — успокоился экспансивный француз, — вы, я думаю, расстраиваетесь не по поводу смерти, а по каким-то другим, не понятным нам причинам.
— Говорите о себе, коллега, — вмешался Агди Рапос, — всё всем понятно. Если бы вы были больны, как Алексей Васильевич, то он вас смог бы отстранить от смерти лет на сорок, если не больше. А вот мы, присланные главами государств для спасения великого генетика, своими открытиями уже приблизившегося к тайне смерти, и следовательно, и к созданию эликсира долголетия, а там, чем черт не шутит, и бессмертия, ни фига не можем сделать, да простит меня Господь, если у него есть желание.
— Ну не можем, не можем мы, — стал постукивать себя в грудь английский трансплантационный нейрохирург, сумевший первым в мире осуществить пересадку головы от аварийного трупа к больному «растению» в лондонском госпитале Георга Кентского, — полностью заменить ваш скелет на другой, здоровый. Никто в мире, кроме вас, не возьмется за такую безумную пересадку.
— Интересно было бы посмотреть, — развеселился израильский онколог Нахум Опельбаум, — как Алексей Васильевич сам себе скелет менять будет. Это же песня!
— Вам бы только зубоскалить. — Алексей Васильевич почувствовал себя плохо и, прикрыв глаза, откинулся на подушки, сообщив присутствующим тихим голосом: — Я, конечно, понимаю, что уже без минуты покойник, но вот только никак не могу вспомнить — кто же говорил год назад, что у меня еще двадцать лет жизни в запасе? Кто же это говорил?
Присутствующие в апартамент-палате врачи переглянулись и стали тихо покидать ее. Когда все вышли, дверь вновь открылась, и в нее на цыпочках вошел Опельбаум. Он тихо подошел к постели забывшегося Алексея Васильевича и, приставив указательный палец к центру его лба, наклонился к уху… Алексею Васильевичу снился странный сон, в котором слишком выпукло и явно чувствовалось отсутствие сновидения. Маленький, не более десяти сантиметров, человечек, с бликующей улыбкой, напоминающей скибку перевернутого месяца, говорил ему, то расширяя, то прищуривая свои огромные, влажно-агатовые глаза:
