— Забери меня отсюда, пожалуйста. Если не в замок, то хоть куда-нибудь. Я не могу больше здесь.
— Тише, — он садится рядом и, проводит рукой по моим волосам, от этого нехарактерно ласкового прикосновения к горлу подступают слезы.
— Вот реветь не надо, — предупреждает Карл. — Ты же у меня сильная. Ты справишься. Это сначала больно, а со временем проходит. А забрать… еще пару дней назад забрал бы, теперь же не имею права.
— Почему?
Он объясняет. Он что-то не то объясняет. Я не могу быть Хранителем, у меня не получится. Наверное, я просто неправильно поняла.
— Главное, постарайся дров не наломать, ладно? И Рубеуса слушай. Или хотя бы прислушивайся.
Фома
За время его отсутствия в деревне ничего не изменилось. Впрочем, отсутствовал он не так и долго: какие-то две недели, даже меньше, а кажется, будто целая вечность прошла. Покатые крыши, беленые стены и резные ставни, ничего общего с унылой громадой Хельмсдорфа, воздух чистый, морозный до хрустального звона, на вдохе царапает горло, а на выдохе вырывается облачком белого пара.
Последний месяц зимы — самый холодный, это Михель сказал, и по всему выходило, что прав он. Правда, с этой правоты Фоме одни хлопоты, снова за дровами идти надобно, и стены конопатить, потому как тянет сквозняком, того и гляди застудиться можно. Но все равно хорошо, свободно. Вот только Коннован жаль, правда, Карл сказал, что выживет, ну так в этом Фома и не сомневался, она вообще сильная.
— О чем думаешь? — Холодные ладошки Ярви легли на плечи, как и всякий раз ее прикосновение пробуждало в теле нечто незнакомое, непонятное и оттого пугающее. Хотелось сразу и вырваться и замереть, чтобы не спугнуть ненароком. А она смеется, раскраснелась с мороза, глаза блестят, и черным пятнышком в уголке губ родинка.
— Расскажи, — Ярви садиться рядом, расстегивает шубу, от нее пахнет дымом и свежим, только-только из печи хлебом.
— О чем?
— Правда, что замок настолько большой, что выше горы? И можно целую жизнь бродить по комнатам и ни разу не зайти в одну дважды?
— Большой, — Фоме нестерпимо хочется потрогать родинку. — Но не такой большой, чтобы выше горы. Он почти на самой вершине стоит, сразу за стеной пропасть и добраться туда никак, только если ветер оседлать, но люди не умеют.
Ярви слушает, улыбается. У нее замечательная улыбка, а ладошки все еще холодные, вон как пальцы побелели, ногти так вообще в синеву. У нее рукавиц нету, надо бы купить, а то не дело, что мерзнет. И шубу нормальную, чтобы как у Михеля, до самых пят и теплая. И платьев.
