Пьетро умолк, несколько секунд помолчал и продолжил:
— Марта больше не разговаривает со мной и обвиняет меня в том, что я ее предал. Предал не с другой женщиной, а в более глубоком смысле. Возможно, потому, что я разорвал тот молчаливый договор, который свел нас вместе. Она потеряла свою роль незаменимой для меня женщины и не смогла заново выстроить наши отношения. Ей надо жить рядом с мужчиной, который не может обходиться без ее внимания, ведь именно этим она привязывала меня к себе. Если человек ласков и внимателен к тебе, ты чувствуешь себя порядочным дерьмом, когда желаешь избавиться от его присутствия. Но я уже стал независимым. Мне жаль, что так случилось. Я какое-то время выжидал, но потом решение созрело. Лучше поздно, чем никогда…
Пьетро посмотрел на меня и добавил:
— Заезжай ко мне на днях, выпьем пива. Мой центр находится почти рядом с городом, всего двадцать минут езды на машине.
Когда Пьетро рассказывал мне о своей жизни, я вспоминал о вечере, проведенном с Федерико в Ливорно. Ведь за ужином он говорил со мной примерно о том же. Я спрашивал себя, какова роль случая в том, что мы, заинтересовавшись какой-то идеей, встречаем много людей, которые говорят о том же и живут похожими идеями. Или, возможно, я и раньше встречал их в жизни, но не обращал на них внимания, потому что у меня не было интереса к этим вопросам? Наверное, со мной случилось то, что обычно называют «эффектом резонанса»?
Я не берусь ответить на этот вопрос, но в последние дни все говорило мне об одном и том же.
После смерти Федерико дни потекли тягостной чередой, словно лениво бредущие неповоротливые динозавры, оставляющие за собой цепь глубоких следов. Мир продолжал существовать и без Федерико. Ничто больше меня не интересовало. Я по-прежнему как бы находился в состоянии анестезии, словно жил в стеклянном пузыре. В общем-то, я уже давно пребывал в этом состоянии, разница была только в том, что теперь я не мог притворяться, будто ничего не замечаю. Единственное, к чему я не мог оставаться равнодушным, было мое равнодушие. Вероятно, в тот момент я думал, что и для меня пришло время попытаться, по крайней мере, понять, кто я такой на самом деле. Это было мое единственное, важное для меня решение. Я чувствовал, как вокруг меня образуется скорлупа, и мне уже пора было определить, с какой стороны ее проще разбить, чтобы выбраться наружу. Я не хотел умереть раньше, чем смогу свершить то, что было мне суждено при рождении. Я должен был сделать это также для Федерико. Но сложность заключалась в том, что меня по-прежнему окружали те самые люди, которым, как и мне, было наплевать на такие порывы. Я и сам всегда считал эти мысли немного смешными. Я охотно мог поболтать о них в течение одного вечера, но на другой день эти вопросы меня больше не трогали. То, что произошло со мной, пережитое мной потрясение, открыло мне глаза или, лучше сказать, придало мне сил испытать себя. Жить, как раньше, у меня не получалось, потому что в костюме, скроенном по старой мерке, я не мог сделать ни одного естественного движения, не говоря уже о поступках. Стоило лишь посмотреть на меня со стороны, и становилось ясно, что все свои поступки я совершал только ради своего блага, а такой образ существования мешал мне жить по-настоящему.
