Последнее представление | страница 2
Спустя шесть недель: «Дела все хуже и хуже. Наш шеф вел себя в самом деле вполне прилично. Он платил нам жалованье вплоть до конца прошлой недели, хотя для всех было очевидным, что каждый вечер он терпит убытки. Как-то в субботу после выдачи жалованья он собрал нас и откровенно все выложил. Сказав, что больше так не может продолжаться, он предложил нам поработать неделю-другую бесплатно в надежде, что настанут лучшие времена. Мы согласились и объединились в «содружество», хотя название «сонищенство», по-моему, подошло бы нам больше, так как выручка за каждый спектакль со всеми вычетами составляла около восемнадцати пенсов. Наш шеф брал себе три жалованья: одно за то, что он начальник, второе за игру на сцене, а третье — чтобы было три. Те же из нас, кто еще оставался в «содружестве», получали по одному. Я оказался в прескверном положении: вот уже неделю живу на деньги, которые раньше платил за один обед…»
Через неделю эта труппа развалилась, и я вступил в другую, первую попавшуюся. Вот запись того времени: «С трудом свожу концы с концами. Это все, что мне удается. Если так пойдет и дальше, я пропал. Сбережений нет. Очень печальный случай произошел здесь на прошлой неделе. Наш ведущий актер умер от сердечного приступа, оставив жену и двоих детей без средств к существованию. Если бы он был известным столичным актером, получавшим ранее жалованье, скажем, тысячи три в год, то театральная пресса могла бы воззвать к жалостливой публике; друзья объявили бы крупную подписку в его пользу, а театры дали бы благотворительные спектакли, чтобы оплатить долги и похороны. Но поскольку он никогда не получал больше двух фунтов в неделю и ждать помощи от милосердного общества не приходилось, то вдове пришлось пойти стирать белье, чтобы заработать себе и детям на жизнь. Думаю, что даже если бы появился шанс что-то получить, она не стала бы просить милостыни, поскольку лишь упоминание об этом приводило ее в такую ярость, что она начинала нести что-то бессвязное о том, как она боготворила своего мужа, какое почтение испытывает к его профессии и что это чувство никогда не позволит ей пасть так низко…»
Та труппа тоже развалилась. Этот год вообще был ужасным для театров. Дела шли плохо у всех. Обедневшие люди в первую очередь отказывались от развлечений. Постепенно я расстался со всеми ценностями, какие у меня были. Перед отъездом из очередного города ломбард стал для меня столь же привычен, как сбор вещей в дорогу. Я дрейфовал, словно тонущий корабль, отмечая свой путь ценностями, которые приходилось выбрасывать за борт, спасая себя. Часы остались в одном городе, цепочка — в другом, кольцо — здесь, платье — там, писчие принадлежности и пенал с перьями пропали вообще неизвестно где. Так тянулось довольно долго, вплоть до начала мая, когда было написано это последнее письмо.