Эти часы в тюрьме после того, как камеру наглухо замыкали, казались мне самыми кромешными. Тут и начинала давить душная тоска, отступавшая было за дневной суетой. И даже тихие беседы с товарищем не могли от нее спасти. Говорить не было мочи, нечем становилось дышать, и никак не удавалось уйти в спасительный сон. Бывалые люди говорят, что обессиливающей этой тоске подвержен в тюрьме прежде других тот, кто слишком много оставил за зоной, и, действительно, как это ни смешно, я все время, мечтая о воле, думал лишь о ванне и о чистом белье…
Но в этот день все было не как обычно. Будто глухая дверь прищемила край дневного праздника, и он еще долго мерцал в мутном полусвете камеры. Все было устроились спать, когда ни с того ни с сего заговорил, и довольно внятно, чтоб все слышали, один молчаливый до того мужичонка.
— Я с бабой прошлый год в Геленджике отдыхал…
В другой вечер на него б цыкнули, но сейчас повисло молчание, выжидательное и будто даже поощрительное. Поймав общее одобрение, осмелев, он продолжил:
— Там на набережной, прям напротив дом отдыха, автоматы стояли. С сухоньким…
— Алиготе? — спросил кто-то, но на него зашикали.
— Ну вот, просыпаюсь как-то, выхожу на балкон и не пойму: все бегут туда, к автоматам, кто с банкой, кто с бутылкой. Я схватил графин со стола, воду вылил и тоже, как был в трусах, подбегаю. А там уж мужиков туча: сломался автомат и дает вино за бесплатно.
Камера тихо загудела.
— Клянусь, ребят, из двух сосков течет — только подставляй. — Мужичонка тихо захихихал. — Там один даже с ночным горшком прибежал, у медсестры занял.
Слушатели оживились.
— Ну и дальше чего? — послышались вопросы. — А менты где были?
— Ментов не было. Никого не было. Те, кто у крана, другим полные банки передают, пьют по кругу, уже и кирных много, которые на старые дрожжи… А все течет.
Камера заволновалась. Отдельные скептические голоса потонули в хоре разнообразных соображений: куда надо было заливать, и как наладить порядок, и чтоб непременно кто-то стоял на атасе. Те, у кого особенно сильно работало воображение, сели на нарах, видно хорошо представив себе вожделенные соски, из которых точится бесперебойно живительная влага. — Жаль, что не портвейн! — воскликнул кто-то.
— А дальше-то чего? — торопили рассказчика слушатели.
— Текло, — отвечал тот. — Я тоже пробился, графин наполнил и майонезную баночку заглотил….
И вдруг мой товарищ, с которым мы лежали рядом на нижних нарах, причем мне пришлось для этого пропустить троих из очереди ближе к окну, потому что он пришел в камеру чуть позже меня, мой товарищ подал голос:
