Верно, — Сыч был не романтик. Не было у него в жизни романтических встреч под свечами. И никаких иллюзий — по этому поводу тоже не было.
Априори.
6.
Гера стояла у хозблока и озабоченно оглядывалась по сторонам. Ее тревожило мое долгое отсутствие.
— Можешь теперь не бояться, — сказал я. — Никто тебя не тронет, — со мной или без меня.
— Я не боюсь, — сказала она. — Что вы, дядя Миша, все время думаете, что я всего боюсь. У вас обо мне сложилось неправильное мнение. На самом деле, я мало чего боюсь… Подумайте сами, если бы я всего боялась, как я могла бы дожить до семнадцати лет?.. Я, скорее, померла бы где-нибудь по дороге.
И Гера посмотрела на меня торжествующе.
— Что-то случилось в мире, сверхъестественное, — сказал я, разглядывая ее.
Гера довольно рассмеялась, даже, может, покатилась со смеху, — и сказала:
— Дядя Миша, я так вам благодарна за совет… Я побыла рядом с кем-то внутри себя. У меня получилось.
— Да. Результат налицо, — вынужден был согласиться я.
— Вы — мой добрый гений, — сказала Гера. — Можно, я вас поцелую?
Не дожидаясь разрешения, встала передо мной на цыпочки, обняла за шею и прикоснулась к моим губам — своими губами… Она сделала это так осторожно, так беззащитно, и так невинно. Закрыла глаза, прижалась ко мне, и застыла.
— Гера, — стал шептать я ей, чувствуя ее солоноватые губы, — все, хватит. Перестань. На нас же смотрят.
Я не мог отстранить ее. И — не хотел… Не хотел. Ничто во мне не протестовало. Ничто не вопило во мне: ты — подлый предатель!.. Ничто не поразилось во мне чудовищности измены.
Я, сам не веря себе, — продлевал это мгновенье. И никак не торопил его.
Во всех распахнутых окнах хозблока возникли лица поварих, садовниц и уборщиц. Все они уставились на нас во все глаза.
— Бесстыдница! — попыталась крикнуть одна из них.
— Заткнись, — тут же осадили ее, — сама ты дура!
И продолжали смотреть…
Отныне все встречные женщины загадочно улыбались мне. К вечеру все они стали звать меня «Дядя Миша». И прыскать, при этом, со смеха. Но как-то по-доброму, словно бы завидуя чему-то.
Гера же напротив, — улыбаться совсем перестала. Была какая-то задумчивая, словно бы изо-всех сил пыталась вспомнить азбуку, от А до Я, но у нее ничего не получалось.
На ужине, перед примеркой, она ничего не ела, — смотрела перед собой, держа в руках стакан с молоком.
— Отощаешь, — сказал я ей.
Она улыбнулась мне, извиняясь, но к еде так и не притронулась…
Гримерная была в главной усадьбе, нам выписали пропуск и выделили сопровождающего, молчаливого парня, одетого в серый городской костюм. Это была уже внутренняя обслуга, — она отличалась, и внешним видом, и каким-то более содержательным наполнением, от тех, кто оставался снаружи.
