— Это не медальон, — сказал я, рассматривая свою единственную драгоценность с новой точки зрения, — это брелок… Память об одном событии, в моей жизни.
— Какой смешной брелок, — сказала Гера. — Он у вас прилип к груди.
— Да, — согласился я, — он прилипает… С недавних пор… Даже никакой веревочки не нужно. Куда к груди приставишь, там и прилипнет. Очень удобно, никогда не потеряется… У некоторых людей ко лбу утюги прилипают, а ко мне — этот брелок…
— Можно, я попробую? — спросила Гера.
— Давай, — разрешил я.
Она осторожно протянула руку, тонкими белыми пальчиками обхватила оплавленный кусочек металла, и попыталась оторвать его от груди.
Но у нее ничего не вышло. Как ни старалась… Ее силенок для этого дела не хватило.
Я даже удивился. Такая слабосильная команда… Но, наверное, она старалась для вида.
— Мелкота… — сказал я. — Смотри.
Ухватил брелок, почти без усилия отодрал его от груди, а потом вернул на место. Он приклеился, как магнит. Или как медицинская банка, — с едва слышным легким хлюпом.
— Забавно, да?
— Забавно… — сказала она. — Вы не здешний, у вас какой-то городской акцент…
Видно было, — мой брелок ее больше не волновал.
И слезы на ее глазах уже совсем высохли.
«Они возлагают на других тяжелое бремя ответственности. Ответственность же для себя они выбирают сами».
Евангелие перпендикулярного мира
1.
— Я знаю, кто вы, — говорит Гера, — мне Птица все про вас рассказал… Вам нужно в Москву.
В ее глазах — торжество. Она вывела меня на чистую воду. Она ждет, что же я теперь смогу сказать в свое оправдание.
— Мне посоветовали выйти на шоссе, по нему сделать шестьсот километров до Волги. Автостопом… А там осмотреться.
— Чем-чем?.. — изумилась Гера. — Повторите-ка еще раз.
— Автостопом, — повторил я.
Чем довел ее окончательно. Она даже икать начала от смеха. И через какое-то время стала смотреть на меня жалобно, чтобы я ударил ее по спине, и прекратил это безобразие…
Мы сидим в домике для вожатых, где три солдатских кровати, застеленных синими одеялами, а на стенах вырезанные из журналов картинки, на которых молодой Шварцнегер, лоснящийся от бицепсов и трицепсов, увешенный оружием, готовится мочить своих недругов. Еще здесь бельевой шкаф, стол, четыре расшатанных стула и занавески на окнах. «Буржуйка», с железной трубой, выходящей на крышу, в честь лета не топится, но с десяток полешек и топор лежат перед ее полуоткрытой дверцей.
Здесь все не мое, — даже варенье из черники, которым меня угощают. Но чай — мой. Я люблю крепкий, пахучий, свежезаваренный чай. Такой, какой сделала для меня Гера. А она сделала его для меня.
