— Я, — встает сержант Горюнов.
— Вопросы есть? — спрашивает его капитан.
— Никак нет, — гаркает сержант.
Что-то, похожее на восторг, посещает наши души. Я окидываю ленинскую комнату взглядом, и чувствую, млея и гордясь, мы — одна семья. Чекисты. Молодцы! Мать твою! Не пропадем нигде!
Емеля обыгрывает меня третий раз, хотя я и сопротивляюсь, как могу. Я понимаю: заслужил награду. За свои муки.
— Слушай, Петруха, — говорю я. — Покажи мне свои цветочки. Говорят, они отлично пахнут.
Ключ висит у него на грязной веревке на шее. Чтобы не потерять. Столько шустряков хотело умыкнуть его, ради смеха. Ничего не получилось.
Емеля смотрит на меня подозрительно, но, впрочем, благосклонно. В нем происходит внутренняя борьба. Она вся — на его лице. Все ее перипетии. Я — зритель.
Его учили когда-то в учебке — командовать. Но не научили. Что само по себе удивительно. И меня можно обучить этому нехитрому искусству, кого угодно. Его — нет… Что-то в нем потеряно — навсегда. Для общества, воздвигнутого на единоначалии.
— Хорошо, — говорит он недовольно, — посмотри… Только не долго.
Но не трогается с места, смотрит на меня. В его глазах — подобие испуга… От собственной храбрости.
Минус двадцать три. На крыльце караулки красный столбик термометра сжался до этой цифры.
Снег скрипит, за забором вдалеке чадит труба котельной. Снег бел и тих. Солнца нет, но он — ярок и холоден. Шинель, наброшенная на плечи, хранит тепло, но его мало. Караульный торчит у ворот, рассматривая в глазок гарнизонную жизнь. Он в полушубке и валенках. Автомат за его спиной — неуклюж.
Я иду за Емелей по вычищенной асфальтированной тропинке. Он сам прокладывает ее, хотя здесь полным-полно губарей. Я вижу, как ровно поднимается по сторонам полуметровая снежная стена. В ней — чувство. Напоминающее любовь к предмету.
По крайней мере, я иду и завидую, что каждое утро ему приходится подравнивать эту тропинку… За яблонями, кустами смородины и крыжовника, мы сворачиваем направо, там — его хозяйство. Стеклянная длинная теплица.
Воля генерала, — которого я и не видел ни разу.
Его дыхание, согревающее почву.
Висячий черный замок мягко обвисает. Емеля открывает дверь и заходит. Оглядывается, на его лице надежда, что я передумал и не пойду вместе с ним. Осквернять своим присутствием его обитель.
Ему хорошо здесь. В предбаннике комнатка: караульный топчан, стол, электрическая плитка, полка с кружками, мисками и ложками. Даже вилка есть у него. И калорифер на полу. И занавесочки на окне. И — тишина. И — не давят стены. И — можно в любой момент выйти отсюда. Если захотеть.
