Вслушиваюсь, — тишина.
Следующий камень пробивает еще одну брешь в небосводе… Еще одна брешь, еще!.. Вот это война, вот это победное сражение. Мне не жалко цветов, — которых не должно быть на этом месте. Пусть бы лучше выращивали огурцы для офицерской столовой, для услады желудка. Но не цветы!..
Пустое ведро дребезжит. Запускаю последний камень — он летит темным сгустком, хлопает по уцелевшему стеклу, — дополняя картину разрухи.
Вслушиваюсь, — пусть теперь палят, теперь, когда дело сделано.
Возвышаюсь над забором, не думая скрываться. Мое лицо — светло, злобный оскал давно сошел с него. Оно покойно и кротко.
Мне видно все, я бросаю прощальный взгляд… И тут замечаю недалеко, под яблоней, — как не замечал раньше? — смутную фигуру. Она застыла, оперевшись о ствол… Человек этот не видел меня, — хотя не видеть меня невозможно, — я этому человеку неинтересен.
Я знаю: он с самого начала стоял под яблоней, еще когда я взбирался по лестнице, и видел все. Но он не нарушил — тишины.
Не замутнил ее, оставив непревзойденно девственной.
Он смотрит на теплицу. Ничего не выражает его взгляд, не задевающий тишину: ни радости, ни горя, ни сострадания, ни торжества свершившейся мести. Емеля-Емеля. Таинственный, недоступный мне мир. О который разбивается все.
Может быть, ты американский шпион? Джеймс? — а мы — никто из нас — не знали об этом?.. Откуда взялся, что несешь в себе?
Я — не знаю.
Я вышел из строя, как было приказано. Капитан громыхнул, так, что отдалось эхом по казарме:
— Ты понимаешь, что ты наделал?
Я — молчал.
Замкнулся какой-то круг, и все встало на свои места. Я приготовился к смерти. Стоял перед строем и понимал: смерть — это совсем не страшно. Потому что есть вещи пострашнее ее.
Это лишь барьер, за которым — неизвестность. Когда умираешь не ради себя, тогда умираешь не в одиночку… Я приготовился к смерти и знал: это достойная награда мне. Я так хотел, когда-то, послужить народу, так гордился когда-то, что нас двести восемьдесят миллионов, так много!.. Мысль эта до сих пор согревает сердце. Мне иногда кажется, что я всех их люблю, все двести восемьдесят миллионов. И немножко те пять миллиардов, которые живут на остальной Земле.
Я стоял и думал: что-то свершилось такое, что я пострадаю не только ради себя, не знаю что, я многого не знаю, не знаю, для чего я, но что-то свершилось, раз мне не страшно отныне умереть…
— Не представляю! — кричал капитан. — Что с тобой сделать!.. Под трибунал, наверняка. Чтобы неповадно было!.. Такое устроить?! Против вас будет возбуждено уголовное дело!.. Вольно!.. Разойдись.
