Я не мог ничего понять… Ведь обещал же, — грозился.
С тех пор меня ни разу не ставили на выездной пост, да я и не рвался. У нас было подсобное хозяйство, которое тоже требовалось охранять по ночам. Чем я и занимался. Там был уютный свинарник, с сеном, заготовленным для подстилок. На этом-то сене я и проводил свои ночи.
Складанюку прислали из дома маленький приемник, он давал его мне, и я перед сном слушал музыку. Заглушая ею храп свиней.
Когда сон окончательно сковывал глаза, последним сознательным движением я тянулся к ручке и выключал передачу. Чтобы не сажать зря батарейки.
Иногда мне снилось мое первое и последнее военное сражение. Оно всегда начиналось неожиданно, я оглядывался и видел, как надо мной нависают чьи-то страшные когтистые руки. Они протягивались из тьмы, отливая металлом, на каждом вражеском когте краснела капелька крови.
Я почему-то догадывался: это моя кровь, когти эти притягивали ее к себе.
Тогда заученным движением я подбивал приклад автомата, хотя и понимал, что все бесполезно, жалкая игрушка в руках не сможет защитить меня, не в состоянии нанести вред кошмарному чудовищу. Но то была единственная возможность как-то постоять за себя.
Автомат слетал с плеча, я подхватывал его, целился, и с диким криком пырял штыком в непроницаемое пространство. Патронов у меня не было, только штык и приклад, только штык и приклад, только штык и приклад…
Я просыпался от собственного крика.
Лежал без движений, чувствуя бешено стучащее сердце. И успокаивался, слушая, как беспокойно хрюкают разбуженные свиньи. Горели под потолком, облепленные навозной трухой, слабые лампочки, влажный теплых дух стелился по свинарнику. До смены оставалась еще прорва времени, — спать и спать.
Но сон больше не приходил ко мне.
То были мучительные часы полудремы, когда я боялся будущей гражданской жизни, где я никому не был нужен.
И тогда я понимал: все ложь, то, что мы напридумали с ребятами о своей близкой распрекрасной свободе. Что мы знаем о ней?.. Там голод, разруха, останавливаются заводы, некому осенью убирать картошку с полей, никому ничего не хочется и не нужно, каждый думает только о собственном брюхе, города сотрясаются от демонстраций и забастовок. Не оттуда ли протягивались ко мне когтистые лапы?
Казалось: оттуда.
Мне было страшно, но я пересиливал в себе страх и, собрав в кулак все свое мужество, говорил: не знаю. Я не знаю, что там.
Я никого не любил здесь.
Я вспоминал нашего капитана, которого звали Алексей, — что означало: защитник…
