Ненависть… Если оживут, — я ринусь с ними в бой. Не для того, чтобы победить. Чтобы — чтобы спасти себя. Чтобы выжить — если получится.
Оглянулся растерянно.
Капитан шел сзади. Губы его побелели, взгляд стал тяжел и угрюм, желваки танцевали на скулах. Ступал он твердо, с высоко поднятой головой. Видно было — он сдерживает себя.
— Кто это? — спросил я.
— Тир настроен на меня, на какие-то мои биотоки… Почему ты не стреляешь, — прохрипел он. — Или ты не видишь, что хотят они сделать с тобой. С тобой, и твоими стариками-родителями, с твоими друзьями, твоей девушкой, хранящей для тебя невинность, с детьми, которые играют в песочницах, с розовощекими детишками?! Почему не стреляешь?!
— Патроны… — сказал я испуганно. Я вспомнил вдруг, у меня нет патронов, пост у меня сторожевой, мне не положено патронов.
— Штыком, штыком, — прохрипел капитан, закидывая руку за пояс, где на боку у него висел кобур пистолета.
— Да!!! — заорал я, скидывая автомат.
Я умею скидывать автомат, мы когда-то в молодости в караулках, от нечего делать, хорошо изучили это упражнение. Достаточно одного движения правой руки, резкого удара по прикладу, — автомат спадает с плеча, на ходу переворачиваясь — и вот, он в моих руках, изготовленный к стрельбе, и штыковому бою.
Стою, крутя отчаянно головой.
— Коли! — кричат капитан.
У него в руках — пистолет. Он выбрасывает руку, — огнем раздирает воздух! Свист рикошетящей пули! Еще! Еще!
— Коли! — кричит он мне.
Но на меня напал стопор, — я ненавижу чудовищ, я — не-на-ви-жу! Ненависть переполняет. Клокочет.
Знаю отныне, что такое погибнуть за свой народ. Ничего не бывает на свете слаще и почетней. Ничего в жизни я не сделаю беззаветней, чем это!..
Но что-то сопротивляется во мне, я вижу: пули капитана отскакивают от прозрачных стен саркофагов, визжат, затихая вдали. Стою растерянно с автоматом, изготовленным для штыкового боя.
— Коли! — кричит он мне приказ.
— Не знаю, — говорю я.
Неожиданно для себя.
Я давно уехал из дома, и правильно сказал Гафрутдинов: там теперь все по-другому. Наверное.
Я помню, как было тогда.
Нас привезли на вокзал и рассадили по вагонам, — услышав под ногами стук колес, я подумал: вот и прошла моя жизнь.
Было скучно и томительно. Ничего не говорило о торжественности момента… Пришло вроде бы время подводить итоги, а я, к стыду своему, сознавал: в прошлой своей жизни я так ничего и не узнал про себя.
Единственное, в чем был уверен: моя жизнь не принадлежит мне. Я лишь пользуюсь ей, сохраняю ее, лелею, — но все это временно, пока не придет настоящий хозяин и не потребует ее.
