Мне кажется иногда, что моя жизнь должна принадлежать не мне.
Я вручил ее кому-то, но подлинного хозяина не знаю до сих пор. Имя его иногда брезжит на кончике языка, мерещится, — но до гортанных торжествующих звуков, вырвавшихся из глотки, дело не доходит.
Моя беда в том, что я когда-то попал служить не в десант, не в пехоту, даже не в грохочущие жестью танки, а в банальную роту охраны. Здесь через день, приходится стоять на посту… Там всегда остаешься один.
Один — вот ведь в чем дело. Вот — центр зла. Вот слабое звено армейской службы, до которого я однажды докопался…
Когда-нибудь, я знаю, через много лет, это скажется на мне, как синдром приобретенного иммунодефицита, — я снова полюблю одиночество. Без него, мне будет чего-то не хватать…
Прапорщик отыскал меня в умывальнике, где я брился, разглядывая себя в зеркале.
— Карпухин есть? — крикнул он, хотя прекрасно видел: старичок на месте.
— Я! — ору я во все горло.
— Собирайся на губу, записку выписали.
Он — само добродушие: я получаю то, что заслужил. За один год и девять месяцев я ни разу не подошел к нему с личной просьбой. Ни с одной, — из тех, которые так сближают посторонних людей. Потому, он не имел понятия о моих слабостях. Но подозревал: они есть.
— Не знал, что ты пьешь, — укоризненно сказал он, когда мы вышли из казармы. — А то бы дал совет.
«Не покупать абы где, паленую, из-за которой ты сейчас топаешь на губу»… Ох уж эти советы прапорщиков, желающих тебе добра. Мудрость жизни — перед ними, они хотят щедро делиться ею. И своей помощью. Была бы только на то моя воля.
Я ничего не ответил… То проснулась гордыня, неуместная в практической жизни. Но я уже потерял многое, так что не боялся лишиться той мелочи, что еще оставалась.
— Как не пил, — переспросил, улыбнувшись, замполит. — Совсем? Ни единой капли?
Наш капитан сидел за ними с каменным лицом. Его возмездие было впереди.
— Ни единой, — подтвердил я.
Последовала небольшая пауза, начальство переглядывалось. Официальное напряжение смягчилось в их позах, словно последовала команда: перекур!..
Так бывает, когда в длинной шеренге, среди серых будней, вдруг возникает простецкая душа, хитрющая такая бестолковка, на которую и должен, вроде бы, по службе рассердиться, а не можешь. Настолько с народным характером имеешь дело.
— Ин-те-рес-но, — раздумывая, сказал замполит. — Следовательно, вы утверждаете, что не были пьяны?
— Пьян был, — сказал я, и посмотрел на них виноватыми глазами.
