Смотрю на него, припертый к стене, мне ничего не страшно, ничего мне не по плечу. Я прошел когда-то все темные места гарнизона, ни одно из них не пугает меня.
— У меня ощущение, — говорит он, и смотрит на меня в упор, — что ты решил меня перехитрить… С чего, иначе, такая откровенность. Друг, — это надо же… Типа, друга нельзя в дисбат. Не по-дружески, да?.. Ты это задумал?.. Хорошо, ты победил, пусть будет по-твоему… Я уволю тебя в запас первым, — говорит капитан, — как только придет приказ… Это будет мое наказание.
Ничего не понимаю. Силюсь улыбнуться, тут же прячу улыбку. Пытаюсь быть серьезным и не могу. Он не шутит. Я же знаю… За что такое счастье, что я сделал для того, чтобы мне так повезло?
— Ну как? — спрашивает он, чуть ли не подмигивает, словно со мной заодно.
— Я — счастлив, — отвечаю я.
— Как назвала она тебя, когда ты ее трахал? — вспоминает он.
— Витей, — радостно отвечаю я.
— Ты давал им свой автомат… Ведь они просили его у тебя?
— Там не было патронов, — говорю я с некоторой опаской. Боюсь, как бы он не передумал. — У меня же сторожевой пост.
— Ты бы выболтал им все секреты, если бы их знал?! — говорит капитан.
— Конечно! — соглашаюсь я. — Но я же не знаю ни одного.
Он опять замолкает и шерудит в костре ногой. На нем до блеска начищенные хромовые сапоги. Голенища высоки, плотно обнимают икры ног. Он поддевает обгорелые палки и отбрасывает их в сторону. Но ни одной бутылки там не спрятано, ни одной почерневшей консервной банки… Тут я замечаю: гарь не пристает к его ногам.
Такой маленький фокус: сапоги блестят ослепительно, отражаясь светлой чернотой в бессолнечном, но ярком дне. Носки их и задники — первозданно чисты.
Но мне-то, что оттого.
— Послушай, — говорит он задумчиво, — но ты же нажрался. Скажи, честно: за два года ты пил хоть раз?
— Да, — признаюсь я.
— Много у вас было выпить? — спрашивает он, мне начинает казаться, что в его вопросе содержится подвох.
— Вы же знаете, — отвечаю я, и смотрю на него.
— Знаю, — соглашается он. — Вы сливаете с самолетов чимиргес, по ночам. Таскаете его чайниками. Поэтому и чайников в столовой стало не хватать… Прячете у железной дороги в канавах. У каждого отделения — своя канава… Но я не об этом. Ты за эти два года нажирался когда-нибудь?
— Нет, — сказал я, — я всегда знаю меру.
— Закусываете вы чем? — спросил капитан.
— Когда чем, — ответил я. — Хлебом, луковицей, иногда и их нет…
— Я знаю, — сказал капитан, — вы занюхиваете рукавом шинели.
