Они не понимают своего богатства, того, что не найдешь и не заработаешь: детства с молоком на губах. Когда все возможно и все впереди… В моей воле сказать им или промолчать. Но если скажу, или промолчу — это ничего не изменит. Ровным счетом.
Я усмехнулся этому парадоксику, этой дьявольской неразрешимости, этой — беспомощности в себе.
Но так ничего и не сказал им.
Потом, когда они спели свои песни, второй парень сказал:
— Не дашь посмотреть автомат?
Я молча протянул его им. Проклятую ублюдину, так, к счастью, ни разу не пригодившуюся мне.
Они рассматривали его восхищенно, и трогали его, и спросили:
— Можно передернуть затвор?
— Можно, — сказал я, — там нет патронов.
Они минут десять забавлялись этой игрушкой, потом с уважением вернули его мне.
Так уж счастливо сложилось вначале, я не выстрелил ни в одного человека. Ни во врага, ни в случайного пьяницу, забредшего на пост. Я не знал, что это такое, — стрелять в людей.
И чувствовал — какая непогода миновала мою душу. Если бы это случилось… Мне становится зябко, когда я думаю об этом.
Но я бы выстрелил — если бы приказали… Еще год назад. Или полтора, — когда я натирал после отбоя пол в коридоре казармы зубной щеткой. Четыре часа работы… За ними — четыре часа сна. Я бы выстрелил тогда, в своей молодости, — когда постовая тишина была полна враждебных звуков, когда постоянное неотпускающее напряжение заставляло то и дело цепляться за приклад автомата, и люди делились на начальников и врагов.
У меня не было друга тогда… Даже не знал, что подобное возможно со мной — испытать это чувство. Которое одно, наверное, может сделать человека выше, и больше. Я и не знал, что это бывает на свете, — странная штука с причудливым названием «дружба», внутри которой заключен мир, где ты не один, где все прочно, и где вообще не бывает никакого страха…
Я хотел, сидя у костра, чтобы армии никто не боялся, ни один человек, ни один народ. Я хотел, чтобы они знали: армия — добрая сила.
— Армия нужна, чтобы отстаивать справедливость, — сказал я ребятам.
Они ответили:
— Конечно.
И потянулись к бутылкам. У них в ближнем рюкзаке было много бутылок…. Тогда я решил выпить еще.
Потому что — увидел. Никто из них не хотел отдать свою жизнь за справедливость. Как я когда-то.
У меня была удивительно свежая голова. Никогда у меня не было такой свежей головы, как той ночью. Я ощущал слабый ореол над ней, словно бы ее кто-то легко и приятно подогревал.
Я обернулся к Люде и спросил:
