Полковник Максим всегда говорил о ней, как о красивой колонне государства.
— Когда появляются враги в нашей среде, — говорил цветущий старый солдат, — каждый истинный мужчина и каждая истинная женщина должны соединиться на защиту страны. И всех почестей достойны, знатные дамы, подобные мистрисс Кортеней, которая, оставив свою естественную застенчивость и общественную известность, выступают вперед в таких кризисах, чтобы сражаться с беспорядками и изменой, носящимися по всей стране.
— Но, мой друг, — говорил кто-то из слушателей, — я слышал от молодого Джослена, что мистрисс Кортеней держится несколько новых взглядов на социальные и политические вопросы.
— Джослен, — с насмешкой отвечал полковник, — па! Может быть, и было некоторое время, когда длинные волосы и ловкая риторика этого молодца влияли на нее. Могу похвастаться тем, что я уже переделал то, что Джослен говорил. Да что, сударь, ведь она согласилась принять участие на будущий год в качестве Grande Dame отделения Бермондси консервативного общества. Ну, так что же тут говорить об этом негодяе Джослене!
А Джослен говорил вот что:
— Я знаю, что женщина слаба, но я ее за это не обвиняю, а только сожалею. Придет время, а оно придет скоро, когда женщина не будет более куклой; тогда будет время судить ее. Не мне выдавать секреты страдающей женщины, но уж если полковник Максим и все эти старые бабы выберут мистрисс Кортеней своей председательницей, то они знают наружную сторону этой женщины. Ее сердце бьется в такт прогрессивному движению народа. Ее душевный взор следит только за славой наступающего рассвета!
Так говорил он и все соглашались, что она очаровательная женщина.
Мы с Ричардом Данкерменом были старыми школьными товарищами, если только молодой человек, принадлежащий к высшему кругу общества и приезжающий ежедневно в цилиндре, и перчатках и презренный плебей, разгуливающий в шотландской фуражке, могут быть товарищами. В те далекие времена между нами существовала некоторая холодность, причиной которой была поэма, сочиненная и петая мною при случае в честь одного неприятного приключения, случившегося в день открытия каникул, и которая, если память мне не изменяет, была следующая:
Dicky, Dicky, Dunk,
Always in a funk,
Drank a glass of sherry wine,
And went home roaring drunk.
[1]И хотя наши неприязненные отношения еще обострялись его резкой критикой моей поэмы и пинками, впоследствии мы сошлись и полюбили друг друга.
