Это было в конце августа. Он и я казались единственными людьми в клубе. Он сидел у открытого окна, а газета лежала около него на полу. Я подвинул кресло несколько ближе к нему и сказал:
— Доброе утро!
Он зевнул.
— Доброе утро! — ответил он, слегка картавя (тогда это как раз начинало входить в моду, а он был всегда очень корректным).
— Я боюсь, что будет жаркий день, — продолжал я.
— Пожалуй, — был ответ.
После этого он повернул голову и закрыл глаза. Я подумал, он не хочет разговаривать. Но это только вызвало во мне желание поговорить с ним, и именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Мне захотелось раздразнить его, разбить его несокрушимое спокойствие. Я собрался с силами и принялся за работу.
— Интересная газета, этот «Тайме», — заметил я.
— Очень, — ответил он, подымая газету с пола и протягивая ее мне, — не хотите ли почитать ее?
Я постарался придать моему голосу веселость, которая, как думал, раздразнит его. Но в его манерах виден был человек, которому просто скучно. Я говорил ему о газете, а он все-таки продолжал сидеть с тем же утомленным видом. Я пространно поблагодарил его, думая, что он терпеть не может длинных речей.
— Говорят, что прочесть передовую статью в «Тайме», — настаивал я, — отличный урок в английском языке. Так и мне говорили, — спокойно ответил он, — но я их никогда не читаю. — «Тайме», как я убедился, не может мне в этом помочь.
Я закурил папиросу и спросил его почему он не охотится?
Он призналсяв этом. При теперешних обстоятельствах, ему трудно было бы отрицать это. Но необходимость сознаться в этом раздразнила его.
— Что касается меня, — сказал он, — то проходит несколько миль по грязи в обществе четырех мрачных людей в черном платье, парой утомленных собак, с тяжелым ружьем только для того, чтобы убить несколько птиц на 12 1/2 шиллингов, — право, это кажется мне чем-то несуразным.
Я громко захохотал, крича:
— Хорошо, хорошо, очень хорошо!
Он принадлежал к тому типу людей, которые внутренне вздрагивают при звуке хохота.
Мне хотелось похлопать его по спине. Но я подумал, что это, пожалуй, совсем спугнет его, и спросил, охотится ли он верхом. Но он ответил, что четырнадцать часов разговора о лошадях и только о лошадях — утомляют его, и поэтому он должен был оставить верховую охоту.
— Удите ли вы рыбу? — спросил я.
— У меня нет для этого достаточно воображения, — ответил он.
— Вы путешествуете?
Он как будто решился поддаться судьбе и повернулся ко мне с покорным видом. Одна из моих прежних нянечек говорила, что я самый надоедливый ребенок из всех детей, которых она знала, но я предпочитаю называть себя настойчивым.
