Но, выйдя вслед за мужем на веранду, Сакина твердо сказала:
- Не прикоснусь к этому мясу...
Рустам попятился.
- Ей-богу, не понимаю, что в этом доме творится. Добрый хозяин и приблудную собаку от ворот не прогонит. Молчи, хоть сегодня-то помолчи, завтра я верну ему двух баранов за одного.
- Ненавижу твоих подхалимов! И Ярмамеда и Салмана.
- Уймись! - повысил голос Рустам. - Я же, как видишь, смирился. День такой. Захлопнуть дверь перед гостем хуже, чем путника ограбить. Ну что тебе стоит поджарить два-три шампура шашлыка? Чем язык чесать, давно бы сделала...
- Сказала, не буду - значит, не буду, - отрезала Сакина - Надевай сам фартук и хлопочи...
Рустам растерялся, пожалуй, впервые в жизни.
Керосиновая лампа стояла посередине стола, но по углам обширной комнаты было темно, и никто не заметил вернувшуюся Сакину. А она уже через силу улыбалась, не желая, чтобы гости догадались о ее огорчениях.
За столом опять пировали.
Салман славился по всей округе умением произносить тосты. Распахнув ловко сшитый пиджак, сняв галстук, расстегнув ворот рубашки, он захватил самое почетное место и, размахивая руками, на все лады расхваливал Гараша.
Как ни любила сына Сакина, а не обрадовалась этим похвалам.
Майя не без любопытства посматривала на Салмана. Гость аккуратно причесан, от него пахнет дорогими духами, бритые щеки припудрены. Кто же это? Учитель? Доктор? Районный работник?
Когда Гараш ей шепнул, что Салман работает колхозным бухгалтером, Майя удивилась: никак не подумаешь, по, виду - настоящий горожанин.
В колхозе бухгалтера прозвали "Ясты Салман" - "Плоский Салман". У народа верный глаз, и прозвища он дает людям не зря. Когда Салман говорил, то все на свете становилось плоским, серым и до ужаса скучным. Любимым его занятием было вмешиваться в ссоры мужа с женой, отца с сыном; он ловко мирил влюбленных, утешал тех, на кого гневался председатель колхоза. И во внешности Салмана было тоже что-то плоское, будто его сплющили под прессом: лицо широкое, ровное, как блин, и нос приплюснутый, и губы тонкие.
Майе было приятно, что Гараша не трогают разглагольствования Салмана. Лицо его оставалось бесстрастным, а, наверное, любой на его месте хоть разок самодовольно усмехнулся бы.
Наконец Салман охрип и с утомленным видом опустился на стул.
Начал говорить Шарафоглу. Майе нравилось, что он все время держался в тени, не подчеркивая своей дружбы с хозяином, ничем не показывая, что он начальник Гараша.
