Крайний субъективизм новейшей буржуазной литературы нисколько не противоречит ее общему идеалу посредственности. Давке возникшие в борьбе с натурализмом попытки! вывести в художественном произведении "необыкновенного" эксцентричного человека и "сверхчеловека" остаются в пределах того же натуралистического кругозора. Человек эксцентричный, "изолированный" от обыденной жизни, я человек просто посредственный взаимно дополняют друг друга как в жизни, так и в литературе.
Эксцентричный герой, скажем, какого-нибудь из романов Гюисманса имеет столь же малое отношение к подлинно-человеческим идеалам, как и любая посредственность. Его протест против прозы капиталистического общества состоит просто в том, что он механически выворачивает наизнанку все обывательские привычки и превращает сталь характерные для обывателя "общие места" в замысловатые парадоксы. Достигается же это очень легко, иногда просто при помощи перестановки слов. Духовно этот эксцентричный герой столь же беден, как и его противоположность-"человек толпы". Это жалкое основание, конечно, недостаточно для того, чтобы подобный персонаж имел сколько-нибудь определенную интеллектуальную, физиономию. Подобно тому, как парадоксы этого сверхчеловека являются только вывороченными наизнанку "общими местами", сам он представляет собою замаскированного филистера, обыкновеннейшую посредственность, которая из оригинальности постоянно стремится ходить на голове.
Оба типа — сверхчеловек и филистер — одинаково пусты, далеки от глубоких общественных конфликтов, от всякого исторического содержания вообще. Они бледны, абстрактны, узко-односторонни и, наконец, просто бесчеловечны. Для того, чтобы изображение их могло приобрести какой-нибудь смысл, эти типы должны быть подчинены […]
ется особенно часто в романах, где действующие лица — сверхчеловеки. Как в самом натурализме, так я в растущей на почве натуралистического бездушия мистической оппозиции к нему исходным пунктам является своеобразный общественный солипсизм, представление о безнадежно-оторванных друг от друга людях, поставленных лицом. к лицу с грозными силами бесчеловечного общества.
Лирика утопающего из романа Гюго является типичным состоянием в новейшем реализме буржуазной литературы. Изолированный индивид, человек как замкнутая в себе "психическая система", противостоит мнимо-объективному, фаталистически понятому миру. Этот общественный солипсизм человеческой психики, Kaк основная идея, дает себя знать во всей литературе эпохи империализма. Он образует в то же время сознательную или бессознательную остову для самых разнообразных типов буржуазной философий культуры и социологи и-"Расы" Тэна, отвлеченные и неподвижные "классы" и "труппы" вульгарной социологии, "культурные круги" Шпенглера имеют ту же солипсическую структуру, что и литературные герои Гауптмана, Д'Аннунцио или Метерлинка. Точно так же, как отдельные персонажи этих, писателей ведут совершено особую, изолированную и непонятную для других собственную жизнь, так "общественные группы" вульгарной, социологии или "культурные круги" Шпенглера способны понимать и выражать только самих себя. И нет такого моста, который из этого фантастически-изолированного бытия можно было-бы перебросить в мир действительный, объективный.
