Похож он на них и в том отношении, что его смех не щадит смешных черт людей, достойных и близких его сердцу. Возражая Руссо, критиковавшему комическое изображение Мизантропа, Лессинг говорил, что смех Мольера в этом случае направлен не против всего образа и не против морального принципа, лежащего в его основе; смешные черты не снижают достоинства Мизантропа, и смех не убивает наших симпатий к нему. То же можно сказать и о юмористически изображенных положительных персонажах Келлера. Смех живет рядом с симпатией, потому что эта симпатия — так же как и черты, заставляющие нас смеяться, — порождена поступками персонажа; мы пережили эти поступки как реальные, и его хорошие качества так же близко восприняты нами, как и недостатки. Такое противоречиво-многостороннее отношение к художественным образам обусловлено реалистическим изображением человека.
Готфрид Келлер и самые полноценные из его персонажей любят жизнь имено так: со всеми ее противоречиями и неразрывным смешением великого и смешного. Лучшие из своих женских образов наделил Келлер этой чертой. Любовь его женщин всегда прозорлива, видит все слабости, горько осуждает проступки, — и в то же время она крепка и неизменна, твердо верит в избранника, найденного верным инстинктом. В этих женских образах (Юдифь и Доротея в «Зеленом Генрихе», Люси из «Эпиграммы», Мария Заландер а «Мартине Заландере») юмор Келлера звучит освобождающим смехом морально сильного, жизненного человека. Это юмор настоящего гуманиста, глубоко уверенного в том, что смех — одно из лучших средств, которыми мы располагаем для того, чтобы отвоевать права подавленной человечности.
Юмор Келлера имеет и чисто эстетическое значение. Келлер любит жизнь и верит в справедливость, в конечный разум жизни. Поэтому он не только чувствует себя вправе как реалист по-шекспировски сталкивать силу с силой в маленьком мире, созданном его воображением; любовь к жизни переходит у него в творческую любовь к характерному, в том числе и к характерным чертам человеческой низости. Доводя каждый отрицательный характер до самых крайних его проявлений, Келлер охотно пользуется теми возможностями гротеска и фантастики, которые открываются, когда материал исчерпан до дна. Он изобретает самые разнообразные, невероятные и острые ситуации, чтобы вывести на свет все смешные свойства человека. Но даже самая гротескная фантастика не уводит его от существенного: Келлер никогда не впадает в романтическое узлечение арабеской, гротескно-фантастические преувеличения неразрывно связаны у него с основной фабулой; поэтому-то у него нет чисто живописных описаний среды или внешности героев. Гротескная «опись инвентаря» в комнате восторженной старой дезы Шос Бюнцлин (в «Трех праведных гребенщиках»), описание снаряжения Джона Кабис (в «Кузнеце своего счастья») — это подлинно эпический рассказ, где способом ознакомления со средой является действие.
