Эта жизнь медленно, но верно вываривала и из еврея, и из христианина,
и из мусульманина, попавшего в ее котел, одно и то же – гражданина, члена
«гражданского общества», а затем превращала этого «гражданина» либо в имущего
дельца, ростовщика, торговца или предпринимателя, либо – в неимущего разоренного
бедолагу, вынужденного продавать свою «рабочую силу». Эта «поляризация» в Амстердаме
тоже была видна как на ладони, – чтобы ее увидеть, тоже не нужно было обладать
сверхчеловеческой прозорливостью и умом. Более того, она заставляла силой обратить
на себя внимание даже того, кто хотел бы отвести от нее глаза как от неприятного
и неприглядного зрелища.
Заставила эта жизнь обратить на себя внимание и крепко задуматься
над собой и юношу Баруха Спинозу. Умер отец, и Спиноза сделался одним из наследников
его имущества. Наследовать вместе с имуществом и те обязанности, с которыми оно
связано, – т.е. становиться дельцом-торгашом, «евреем будней», или же посвятить
себя всецело Талмуду, Пятикнижию и синагоге, стать пожизненным «субботним евреем»?
Такую дилемму поставила перед ним неумолимая жизнь.
Но ни тем, ни другим Спиноза уже не испытывал большого желания
стать на всю жизнь. Не прельщала уже его и перспектива быть в будни – «евреем
будней», а в субботу – «евреем субботы»: делить себя между биржей и синагогой
он уже не мог. Слишком близко он успел познакомиться как со схоластикой синагоги,
так и с капризами биржи, чтобы бездумно молиться в одном из этих храмов, либо
поочередно в обоих...
И Спиноза выбрал.
Он перестал быть «евреем» вообще, не стал ни раввином-начетчиком,
ни торгашом, порвал сразу как с «теоретическим», так и с «практическим» иудейством.
Но это делали и многие до него. Рвали с верой отцов и уходили в
другую веру. В Европе – крестились, переходили в христианство. На востоке – принимали
мусульманскую обрядность. Это было для евреев той поры не только обычным, но
часто даже единственно-возможным выходом. И если бы Спиноза покинул иудейство
ради другой веры – о нем, наверное, нам так и не пришлось бы вспоминать. Он был
бы просто одним из многих – мало ли людей за тысячи лет меняли одну слепую веру
на другую?
Но Спиноза поступил по-иному – так, как не рисковал поступать открыто
в его век никто.
Порвав с иудейской верой и перестав посещать синагогу, он не стал
принимать христианства, не пошел ни в католический костел, ни в протестантскую
кирху. Он вышел из церкви вообще.
