— О'кей, — помедлив, кивнул он.
— Вот и хорошо. — Она увидела, что официантка несет салаты. — Так что теперь мы свободно можем поговорить о чем-нибудь другом.
— Да. — Почти видимым пожатием плеч отодвинув свои подозрения, Гриффин перешел на тон легкой застольной болтовни. — Расскажите мне еще про тетушку Сару.
— Что ж… Подростком она сбежала из дому с цирком. Я была единственным ребенком в Чарльстоне, у которого тетушка умела жонглировать апельсинами и скакать на лошади стоя. Я снискала жуткую популярность своими рассказами о ней.
Он засмеялся.
— Охотно верю. Это она вас воспитывала?
— С девяти лет. Мои родители погибли — утонули, катаясь на лодке в шторм. — Джоанна кивком поблагодарила официантку и взяла вилку. — К счастью для меня, тетя Сара, которая всегда была частью моей жизни, стала моим официальным опекуном.
— Однако в девять лет потерять родителей — это слишком рано. Должно быть, вам было нелегко, — заметил Гриффин.
Джоанна немного помолчала. Она задумалась о том, что после аварии боль от этой старой раны обострилась и терзала ее почти как в тот день, когда она впервые поняла, что родители ушли навсегда. Как будто не прошло двадцати лет. Ребенком она не сразу осознала всю безвозвратность смерти. Даже при том, что рядом была тетя Сара, дарящая ей свою неиссякаемую любовь, Джоанне часто хотелось рассказать что-то маме, и только маме, или показать что-то папе, и каждый раз она испытывала шок оттого, что это невозможно.
Кэролайн погибла три месяца назад; осознала ли Риген безвозвратность ее ухода? Поддержал ли ее отец — или кто-нибудь еще, — утешил ли, когда она плакала в горе и растерянности? Или она плачет ночами в подушку — и просыпается опустошенная, потому что ей приснились счастливые времена?
— Джоанна?
Она подняла глаза и не сразу вспомнила, о чем он спрашивал. Пауза затянулась, но Джоанна сумела собраться.
— О… да, нелегко. Всегда тяжело терять тех, кого любишь.
На мгновение его глаза перестали быть непроницаемыми, Джоанна увидела в них настоящую боль. Она не так уж редко встречала сочувствие и понимание и сама всегда умела понять и посочувствовать, но никогда раньше, взглянув человеку в глаза, она не ощущала его боль так остро, что хотелось закричать.
По-видимому, это отразилось у нее на лице, потому что Гриффин вдруг уставился в свою тарелку. А когда поднял глаза, они снова были непроницаемы.
— Да, — сказал он почти спокойно, — вы правы. Я часто сталкиваюсь с этим по работе, это всегда тяжело.
