Значит, есть опасность мели, бурь, туманов…
Сколько лет живет он, тот морской обычай
Странствующих в море хмурых капитанов?
Хижины у тихого залива
Сгрудились по отмели кругом.
Жители их были молчаливы,
Тяжки, коренасты, некрасивы;
Вечно пахли рыбой, табаком…
Мудрую хранили тишь и безмятежность
Стариков глубоких выцветшие лики.
Рано узнавали здесь покой, безбрежность
И жестокость моря, что уносит крики.
Что-то безразличное осталось
В взглядах их, испытанных борьбой.
Библия в селеньи почиталась,
Вечером за трапезой читалась
Девушкой с белесою косой,
Той, которой ночью что-то рассказали
Колокольцы стада в тишине предгорий,
Что выходит к морю посмотреть на дали
Часто-часто в бурю, – нет ли лодок в море?
Жили и другие, о, другие,
В чаще незатронутых лесов;
Знавшие желания большие,
Странные, ужасные, пустые,
Грезы сумасшедших городов…
Что в их прошлом было? Вера? Утомленье?
Что их всех связало? Бог или безбожье?
Это были люди, знавшие: мгновенье
Не должно грязниться ни враждой, ни ложью.
Бледные, с огромными тазами,
Полными стыдливости и мук,
Жили, заколдованные днями,
С ласково-безмолвными устами
Несколько людей и их подруг.
Жили годы, годы, бросив все исканья,
На громадном камне, брошенном средь моря,
И сплелась меж ними чуткость пониманья
Взоров, настроений, спрятанного горя.
Слушайте меня. Вообразите
Девушку, ребенка, мудреца,
Каменные кресла на граните,
Моха поразбросанные нити,
Плещущие волны без конца…
Медленный, как эпос, дальний шум раската
Величавых сосен, голубые дали,
Лица, складки, краски при лучах заката
Или в предрассветной палевой вуали.
Слушайте же! Жизнь моя разбилась,
Дух мой был замучен и разбит…
Сердце мое, сердце утомилось,
Тяжкое, оно уже не билось,
Пал я, обескрылен, на гранит.
Всё, чем жил я прежде, было всё преступно,
Видел я, что к смерти шла моя дорога,
Знал я, что спасенье мне уж недоступно,
Но я жил, бродил там, думал много-много…
