Издали казался он лиловым,
Призрачным и легким, тот гранит,
Созданным лишь мыслью или словом;
Рядом же он выглядел суровым,
Черный и огромный. И молчит.
Весь в морщинах трещин, каменных извилин,
Будто зная что-то, что дает презренье,
Он стоял насмешлив, одинок и силен,
Глядя вниз на море, на его волненье.
Чайки длиннокрылые любили
Тяжкого отшельника покой,
Стаями над скалами кружили
Множеством рассыпавшейся пыли,
В воздухе подвижной белизной.
А бурун, тревожен, говорлив и волен,
С гребнем бесконечным белой-белой пены,
Недоволен чем-то, вечно недоволен,
Окружал, как пояс, каменные стены.
К морю величаво опускались
Мощными уступами верхи;
Каменные кресла разбросались,
Всюду изумрудные цеплялись
Мягкие, ласкающие мхи.
Мхи сиденья кресел бархатом заткали
И прошили мохом серым, волокнистым,
Здесь сидишь и чуешь, как чаруют дали,
И приходят мысли о большом, о чистом…
Острова изломанные горы
Хвойными лесами поросли.
Были серебристые озера,
Полные святыни и простора,
Брошены в трущобах, как рубли;
Засмеявшиеся ярко между веток
В самой-самой чаще солнечные блики…
Шумы сосен, купы елок-однолеток,
Сырость, тишь и строгость, запах земляники…
Пахнущие хвоей извивались
Тайные тропинки по лесам,
Вдруг, ошеломляя, открывались
Дальние просторы и скрывались
С новым поворотом, где-то там…
А на горном шпице был дольмэн старинный.
Кто упорно мыслил, кто здесь пел молитвы?
Скальды иль шаманы? Дети леса – финны?
Викинги-бродяги, ищущие битвы?
Кажется, что остров заколдован:
Мимо проплывая, моряки
К каменным, обрывистым основам
С ласково неверующим словом
В море побросают пятаки.
Если ж, бросив, слышат близко голос птичий,
