К вождям людей пера, науки и добра…
Напрасный труд!..
Я укрепился в мненьи,
Что их борьба – пустяк. Профессия, игра…
Из преступлений там лишь составляли сметы,
Всё приурочили к табличкам мудрецы,
Профессора, вожди, писатели, поэты,
Все те, кого так чтят почтенные отцы –
Все были мелкими, тщеславными жрецами,
И каждый сам себе и людям лгал и лгал…
Кто добродетельно копался в старом хламе,
Кто смертным истины, надувшись, открывал!
Ученье истины! А явится иное –
Классифицируй вновь, пиши, авгур, пиши…
Науки проще жизнь, как проще «я» живое,
Но тоньше и сложней, сложней, как жизнь души.
Но там всё исказить, запутать всё без меры
Считалось тонкостью научного пера…
Разноголосица, фразистость, злость карьеры
И закулисная на акциях игра…
Там гордые слова приклеивали к вздору,
Из вздора делали торжественный завет,
И были чужды все великому простору,
Который дал нам Бог, дал на немного лет.
Я посетил друзей. Я полагал, что тоже
Они ведь видели святыню бытия?
И к мысли и к душе они честней и строже,
И тот же жизни путь они прошли, как я.
Они пристроились! Расстались с юной жаждой,
Твердили вяло мне, что жизнь – посильный труд,
Сознанием хитро там оправдался каждый,
Что «так и надо жить» и что «так все живут».
Одни таскали мне свои статьи в журналах,
Где я, нет, не читал про «школьной лампы свет»,
О гласных городских, прогресса интервалах…
У них уж был на всё отысканный ответ.
Я видел с ужасом – сентиментальной ложью
Они прикрылися, как крепкою броней…
Солидность, «да» и «нет» и Богу и безбожью,
Эстетика, мораль, театры и покой.
А у других встречал над всем большим на свете
Глумленье старческих и краденых острот,
Пустую болтовню, мышленье по газете
И всеспасающий, всевластный анекдот.
А кто, чье имя нам вчера лишь было славно,
Неловко путался, не знал мне что сказать…
Я знал, он, фабрикант, он должен был недавно,
Он стачку должен был недавно подавлять…
Мне каждый дал совет: «Иди в литературу.
Всё ж position. Трудись. Романтик ты, поэт…
Иль будь философом, получишь доцентуру.
Пора зажить, как все, и бросить дикий бред».
Я говорил им «Бог» и слышал: «Но искусство
Его должно нам дать! Должна ж быть голова!
Положим, да, инстинкт… космическое чувство…»
Молчать, поганые научные слова!
А люди города кишели, как и прежде,
Шла жизнь тяжелого и хищного труда,
У всякого своя, смеясь моей надежде,
Не мысля, не боясь, уверенна, слепа…
Я видел мальчика, рассудочно и дельно,
Безжизненно в саду игравшего в серсо,
Я думал – так же мы, всю жизнь, всегда бесцельно,
