Женщина ринулась в комнату и выхватила у сына письма.
— Тебя это не касается! — крикнула она. — Поезжай в Дамаск, поезжай куда хочешь, но тебя это не касается.
Ханс еще ни разу не видел, чтобы мать до такой степени вышла из себя. Она вдруг показалась ему совсем чужой. Но и он тоже показался ей чужим. Он сидел перед ней, прищурив глаза, как в свое время щурил его отец, когда приходил в ярость и начинал браниться на чем свет стоит.
— Ты предаешь собственных детей, — сказал Ханс, — счастья это тебе не даст.
И он подумал, что Дамаск оказался несбыточной мечтой, как уже многое в его жизни.
— Счастья это тебе не даст, — повторил он и ушел.
Элизабет Бош стояла неподвижно, прижав стопку писем к груди. Нет у нее ни сына, ни дочери, ни внука. У нее есть только Якоб Ален, и Якоб сказал ей: «Пошли домой».
Ханс не явился в назначенное время к главному редактору, а вместо того поехал в школу, где работала его жена. Уроки у нее должны были как раз к этому времени закончиться.
Регина увидела, как он ждет у входа, и подбежала к нему.
— Как мило, что ты за мной заехал.
Но она сразу же поняла, что произошла какая-то неприятность. Пабло, мелькнуло у нее в голове, и она спросила про мальчика.
— С ним все в порядке, — ответил Ханс, — садись.
Он поехал по городу без цели, куда глаза глядят.
— С каких пор ты про это знаешь?
И поскольку Регина не поняла, о чем он спрашивает, уточнил:
— Ну, про мать и про этого, из Гамбурга.
— Я не придала этому особого значения.
— С каких пор?
— Я же тебе сказала, что не придала значения.
Теперь остается только глядеть на дорогу, думал про себя Ханс. Глядеть, тормозить, ехать дальше. Мимо вокзала, мимо Оперы, мимо музея.
— Она ведь совсем одна, — сказала Регина.
Ханс подумал: «И я тоже».
— А может, и нет, — сказал он.
— Что «может, и нет»?
Мотоциклист обогнал Ханса и подсек его. Волна ярости захлестнула Ханса, он засигналил. Все они одним миром мазаны, подумал он, что мать, что Маша, что Регина. Только о себе заботятся.
— Не я выгнал ее из Чехословакии, не я виноват, что погиб отец.
— Ну и?
— Никаких «и».
— Ты просто боишься.
— Бред.
— Что из-за нее накроется Дамаск.
— Вообще-то она живет не в безвоздушном пространстве.
— С тех пор как тебя решили послать за границу, ты постоянно чего-то боишься, ничего больше не пишешь, а если и пишешь, то трижды взвешиваешь каждое слово, чтобы не просочилось ни одной мысли, из-за которой у тебя могут быть неприятности. Боялся из-за Лондона, боялся из-за Стокгольма, теперь — из-за Дамаска.
