Поначалу наступление развивалось не так, как ожидалось. Командующий немецкой 3-й танковой армией, получив разведывательную информацию, в самый последний момент сумел отвести свои войска с переднего края. Это привело к тому, что мощная артиллерийская подготовка прошла впустую. Затем германские части произвели ряд достаточно успешных контратак. Дальнейшие события показали, что прорыв обороны противника в районе Инстербурга обошелся советским войскам весьма дорогой ценой.
Необходимо отметить, что Черняховский был одним из самых решительных и интеллигентных советских военачальников. Вскоре ему представилась хорошая возможность исправить положение. Поскольку на его правом фланге 39-я армия добилась наибольшего успеха, он приказал перебросить на это направление 11-ю гвардейскую армию. Результатом неожиданного удара в промежутке между реками Прегель и Неман стала паника среди подразделений "фольксштурма". Удар был поддержан частями 43-й армии из района Тильзита. Положение в германском тылу становилось все хуже. Хаос усиливался и из-за того, что чиновники нацистской партии долгое время запрещали эвакуацию населения. Уже к 24 января войска 3-го Белорусского фронта Черняховского находились на расстоянии всего одного броска от Кенигсберга — столицы Восточной Пруссии.
Черняховский, будучи искусным военачальником, считал возможным игнорировать, когда это было необходимо, инструкции со стороны Ставки ВГК[63]. Он также не боялся действовать вразрез с устоявшимися тактическими принципами, если того требовала боевая обстановка. Василий Гроссман отмечал, что самоходные орудия сделались после форсирования Немана неотъемлемой частью наступающей пехоты[64]. Ивану Даниловичу Черняховскому было всего тридцать семь лет (на момент описываемых событий — тридцать восемь. Примеч. ред.), — намного меньше, чем большинству других советских командиров высшего звена. Интеллектуал по своей сути, он, переписываясь с Ильей Эренбургом, не упускал возможности процитировать кого-нибудь из поэтов-романтиков. Черняховский был соткан из противоречий[65]. Он, например, считал Сталина наглядным примером диалектического процесса и считал, что вождя невозможно понять. Все, что остается, — это просто верить в него. Черняховскому не было суждено жить при Сталине в послевоенной стране, что, возможно, стало для него не худшим исходом. Спустя некоторое время он погиб в бою, сохранив нетронутой свою непоколебимую веру в вождя государства.
