— Снова не словами думаешь, — сказала Магнолия, продолжая возить стеклом по веревке.
«Да вот, думаю, девочка моя… Не случайно создатель-то ваш ничего не рассказал тогда про ваши способности. Иначе бы вас, наверно, сразу ликвидировали… Хотя, по-моему, подозрения на ваш счет оставались. Да все без толку».
— Какой создатель? Николай Сергеевич Богоравный?
Лохматые концы веревки наконец-то разлетелись в стороны.
— Молодцом, девчушечка, — похвалил Доктор вслух. И добавил мысленно: «Чему, говоришь, равный?»
Взявшись за концы разрезанных веревок, Магнолия начала осторожно сматывать их с отекших докторских рук.
— Богоравный. Николай Сергеевич.
Веревка упала вниз бессмысленной, безопасной кучей. Доктор бережно достал руки из-под спины, принялся слегка поглаживать их одну о другую. Онемевшие пальцы никак не хотели распрямляться.
«Никаких Богоравных я не знаю, детка. Вас соорудил в своей засекреченной лаборатории Петька Горищук. Петр Викторович. Работал он на Калюжного. Кстати, Николая Сергеевича».
Пальцы вроде начали отходить, двигаться немножко.
«А Петьку Горищука я, как ни странно, знал довольно хорошо. Учился с ним в институте на одном курсе. Так что не зря вояки меня по мордасам били. С их, конечно, точки зрения, не зря. Помнишь ли, девочка, Петра Викторовича-то?»
Взяв из рук Магнолии осколок, Доктор занялся своими связанными ногами.
«На ваших глазах, можно сказать, порешил себя Петруша-то».
— Так это — он был? — выдохнула Магнолия.
Она помнила. Еще бы! Она помнила каждую его черточку, каждый его жест. Она хорошо помнила: он любил их.
— Никто нас не будет любить так, как он… — прошептала Магнолия убежденно.
«Наверно, — согласился Доктор, освобождая щиколотки от веревок. — Насколько я его знал, он не способен был полюбить никого, кроме себя. А вы — это был он. Он в вас вложил столько ума, сил… таланта — и таланта, наверно… что не обожать вас он просто не мог».
Это было ужасно! Докторские слова были такими презрительными, такими гадкими!
— Доктор, миленький — не надо… — срывающимся от слез голосом попросила Магнолия.
И Доктор осекся. Неловко встал, оскальзываясь на разъезжающихся страницах. Обнял ее за плечи, мысленно сказал: «Извини».
Погладил по волосам:
— Извини.
«Это я немного перележал связанным. Болтаю невесть что. А еще — мне до этого слишком умело насовали под ребра пятнистые молодцы. Двоих из которых Виктор декортицировал. Юрку нашего вон вообще в невменяемом состоянии в госпиталь отправили… И еще я, наверно, просто вас к нему ревную, вы же его все до сих пор любите. За ним бы вы пошли. А мое слово для вас — тьфу…»
