«Было ведь, ить так все оно и было!» — думала теперь Варвара. Пусть и тогда не ахти как жили: и из лаптей с онучами не вылазили, и не всегда знали, как до новины прокормиться, и работали побольше нынешнего... а сколько бывало, радости от этой самой работы! Чуть свет поднимутся люди — и весь день не покладают рук, все боятся, как бы не сделать мало. На лошаденках плугом или сохой пахали, из мерки сеяли, вручную косили, цепами молотили: света божьего не видели, рубахи на спине от пота расползались — а жили как-то с радостью. Тот же вот сев. Сейчас — тракторами все, сеялками; это, что и говорить, не рукой из мерки бросать: попробуй сейчас пошли мужиков потаскать на животе эту пудовую мерку да весь день помахать! Нынешнюю работу с прежней не сравняешь — тут тоже зря говорить нечего. Только вот как-то интересней все оно было раньше. Настанет весна — и до самой зимы, как муравьи, люди: и старый, и малый — все при деле, каждому своя работа, баклуши никто не бил, Землей жили — и с охотой трудились на ней...
Весной маленькими клочками сеяли: ячмень, гречиху, просо, коноплю... А после жнитвы другая была забота — рожь. «Матушка-рожь кормит всех сплошь», — любили говорить люди. Когда готовились к осеннему севу (рожь всегда старались посеять между первым и вторым спасом: «До петрова дня вспахать, на спас засевать), мать Прасковья, бывало, все молила, чтоб послал бог мелкого дождика; и до сих пор старые люди считают: если пойдет в день сева тихий мелкий дождь — хороший урожай на рожь будет, «а год хорош, когда уродит рожь».
Больше всего любила она вспоминать мать и отца об эту пору, во время сева; или в жнитву: отец косит, мать вяжет...
Семья была маленькая: отец, мать да она, Варька-Варюха. Один ребенок — редкость в крестьянских семьях, особенно по тем временам, да такая уж, видно, была судьба Прасковьи: двое первых детей умерли еще в младенчестве, а после нее, Вари, мать по какой-то там причине уже не могла рожать.
И мать с отцом баловали ее, Варю. И самое вкусное, и какую обновку купить — в первую очередь ей. Так что, по сравнению с детьми многодетных семей, она и ухожена была лучше и обласкана, может, больше.
Отец любил свою Варьку-Варюху, и она, маленькая Варя, точно знала почему: бабка Авдотья, деревенская повитуха, приняла ее от матери на отцову рубаху — чтоб, значит, отец любил ее; об этом ей мать сама рассказывала.
Зимние вечера длинные, и отец перед сном рассказывал ей разные сказки: басни, как он сам называл их. Наверное, было это, когда отец наработается за день и вечером уже не хотелось долго сидеть. Когда он рано ложился, она тоже забиралась к нему на кровать. Мать ложилась позднее, все что-нибудь делала, и пока она работала, Варе разрешалось полежать у отца. За стеной на улице в непогоду свистел ветер, в стекла секла снежная крупа... где-то там, в ночи, было темно, холодно и жутко, там где-то выходили из лесу волки... а тут, дома, в своей хате, светло и спокойно, от натопленной лежанки обдает теплом, привычно жужжит пряха матери, рядом с отцом на их большой кровати как-то особенно уютно, и ей хорошо так вот лежать и слушать отца.
