Тыщин заканчивал какие-то подсчеты. Медленно щелкал на больших счетах, заносил цифры в конторскую книгу. Воротник гимнастерки был расстегнут, армейская фуражка лежала тут же на столе. Варвара, кажется, в первый раз обратила внимание, как постарел за годы войны их бывший колхозный председатель. Голова у Егора Ивановича совсем поседела, прокуренные усы обвисли, щетина тоже была белая. И глаза были усталые, поблекшие.
Егор Иванович закончил щелкать, прошел, припадая на протез, к двери, закрыл ее на крючок. Сел на свое место, выставив протез в сторону, и невесело уставился на Варвару:
— Знаешь, зачем позвал?
— Про Мишку что-нибудь?
— Про него. Похоже, в плену он.
Какое-то время они сидели молча. Тыщин скрутил самокрутку, сидел, дымил, не глядя на Варвару.
— А может, брехня это, Егор Иванович, — неуверенно сказала она. — Ить это, я знаю, Андрей все воду мутит. Он и мне говорил про плен, когда я пенсию за Мишку получила. — Она расплакалась.
— И я знаю, что Андрей, да не в нем дело. Тут дела хуже. Вот. — Тыщин достал из нагрудного кармана сложенную бумажку и прочитал: — «Доводим до сведения, что колхознице Кузнецовой Варваре Петровне в пенсии отказано, так как стало известно, что ее муж, Кузнецов Михаил Осипович, считавшийся пропавшим без вести, сдался в плен и является изменником Родины». Это мне нынче из района прислали. — И Тыщин протянул ей бумажку.
Она еще раз прочитала слово в слово эти слова, отпечатанные на машинке. Внизу бумажки были чья-то подпись и печать. Прочитала — и не знала, что подумать, что сказать: ее муж — изменник Родины. Остановилось все у нее в груди, страшно стало...
— Что ж теперь будет? — спросила тихо.
— Пока сам ничего не знаю. Тебе Андрей как рассказывал?
Она передала ему весь тот вечер.
— Ну, конечно, Андрей донес на Мишку! — и Тыщин матерно выругался. — С его слов все это в районе заварилось, других сведений у них нет.
— Так брешет он, Егор Иванович! Не знаю, из-за чего, а наговаривает он на Мишку. Неужели и вы думаете, что Мишка мог сдаться?..
— Я думаю?! — Тыщин щелкнул на счетах, отбросил их, встал и заходил из угла в угол по своей каморке. — Я думаю!.. Кого ж ему предавать было? Тебя? Детей? Отца с матерью? — Егор Иванович почти кричал. — Я никогда в жизни этому не поверю, чтоб ты знала. Я его, Мишку, не хуже тебя знаю... В плен мог — это другое дело, война есть война. А чтоб сдаться!..
— А как же они там, в районе, поверили Андрею?
— Я и сам вот думаю... Не знаю. Не знаю, понимаешь? Не должны были. Понятно, у них там, у э т и х в районе, служба такая, — и все-таки... Не знаю. Не пойму... Времена-то теперь знаешь какие...
