Выждав, когда «скептики» выговорятся, я спросил напрямик:
— Ну а кто из вас видел СУ-76? Может быть, водил ее, стрелял из ее пушки?..
Смущенно переглядываясь, бойцы молчали. Воспользовавшись некоторым замешательством и нерешительностью собеседников, я, так сказать, перешел в наступление.
— Вы правы: толщиной брони и огневой мощью СУ-76 уступает танку KB и тридцатьчетверке. И боевое отделение ее, действительно, сверху не имеет брони, прикрыто брезентом. Но ведь и назначение СУ-76 совсем иное! Это — мощное огневое средство непосредственной поддержки пехоты в наступательном и оборонительном боях. Подождите: получим самоходку, изучим ее тактико-технические данные, опробуем на боевых стрельбах, отработаем взаимодействие в экипажах, тогда и поговорим подробнее. Но говорить будем опять-таки о том, как лучше использовать в бою огневую мощь оружия, которое выковал для нас народ.
Бойцы внимательно слушали. Беседа явно увлекла их. И, главным образом, потому, что затрагивала вопросы, кровно волновавшие людей.
Я исподволь внимательно изучал лица моих новых подчиненных, мысленно подбирал слова, которые необходимо было сказать именно теперь, чтобы рассеять поселившееся в их сердцах сомнение: ведь с этими людьми предстояло идти в бой, и я хотел наперед знать, как поведут они себя в час смертельных испытаний.
— В каких частях вы воевали? — спросил я сержанта, который все время молчал, не высказывая своего мнения.
— В танковых…
— С коммунистом Долгушевым мы уже говорили о самоходках, — сказал Пузанов.
— А вы, красноармеец Плясухин?.
— Пока не воевал. Учился на курсах, на танкиста!..
— А вы, сержант? — обратился я к сидевшему на нарах бойцу с расстегнутым воротом гимнастерки, тому самому, который при встрече молвил: «Вечир добрый».
— Сержант Тавенко, — медленно поднимаясь и поправляя ремень, представился тот. — Был танкистом. На тридцатьчетверке воевал. Механик-водитель…
— А вот вас, сержант Тавенко, вряд ли послушается новая машина, — сказал я, критически осматривая бойца. — Придется перестраиваться, земляче!
— Перестроимось, товарищ майор! Ще й як перестроимось! — широко улыбаясь и застегивая пуговицы гимнастерки, добродушно и искренне ответил Тавенко.
Я невольно перевел взгляд на сержанта Сытытова. Он располагал к себе с первой минуты манерой держаться достойно, открытым взглядом приветливых глаз. Каким-то чувством я угадал в Сытытове единомышленника и, ощущая его молчаливую поддержку, твердо сказал:
