Он заметил, как она вздрогнула от резкого звука его голоса, от гнева на его лице, и почувствовал разочарование после триумфа. Его не заставишь обманом заботиться об этой девушке, уехавшей с первым попавшимся человеком, оплатившим ее счета, которая была слишком глупа, чтобы сидеть тихо, когда люди вокруг нее умирали, как мухи. Он не сможет пережить еще одну Дейзи в дверях с его сердцем в руках.
— Я — нет, никогда… — пробормотала она. — Я получила ваше сообщение. У себя в квартире. Вы просили связаться с вами — Я привела мадам Блум…
Он перевел взгляд с ее обреченных глаз на старую женщину за ее спиной. И вдруг вспомнил вчерашнее обещание. И почувствовал ужасный стыд.
— Конечно. Виза. Салли, я прошу прощения…
— Не говорите глупостей, — сказала она осторожно, но твердо. — Это полностью моя вина. Я не знала, что должна докладывать обо всех своих перемещениях посольству. Сегодня ваша помощь мне не нужна, мистер Херст, мне вообще вряд ли нужна чья-либо помощь, но мадам Блум в ней нуждается. Вы свободны?
— Да.
Выходя из кабинета Херста, Сумасшедший Джек откровенно скользнул взглядом по фигуре Салли. Он помахал рукой Херсту: папки Стилвелла были зажаты у него под рукой.
— Салли, никуда не уходите, — сказал Херст. — Мне нужно поговорить с вами.
— Естественно, я подожду мадам Блум.
Не глядя в его сторону, она прислонилась к стене и стала похожей на ребенка, который сдерживается, чтобы не заплакать.
— Прошу прощения, — сказал он еще раз. И повел Леони Блум через хаос консульского отдела.
После нескольких неверных поворотов и непристойных реплик Жолио с трудом разыскал склад Нелл. Улицы района Центрального парижского рынка были узкими, и на них можно было найти все, что только можно себе представить: свиные потроха и деревянная тара для упаковки, брикеты сена и бидоны с маслом, сырные круги и коровьи ноги. Рынок был нутром Парижа, огромный, под открытым воздухом в тени Сент-Юсташ, которая простиралась на несколько кварталов по округе. Рынок был уставлен складами, по краю располагались печи булочников и винные погреба. Дворы мясников уже залиты кровью в этот ранний утренний час, полно разнообразной домашней птицы, криками в последний раз приветствовавшей солнце, подвешенные за лапки тушки кроликов с остекленевшими глазами, покрытый золой свежий козий сыр, и повсюду резкий винный запах яблок. Люди, бродившие по рынку, сильно отличались от тех, которых Жолио привык встречать в районе Коллеж де Франс: в бесформенной одежде, с покатыми плечами и шаркающей походкой; чернорабочие с полей или складов, для которых базарный день был древней и священной традицией; женщины с широкими и крепкими, как речной утес, руками, только и мечтающие о том, как бы открутить шею гусю или разделать печенку. Его грузовик осторожно прокладывал себе дорогу через толпу людей, уже сворачивавших свои лавочки и самодельные ларьки. Блеяли привязанные к стойкам козы. Этих людей, похоже, совсем не волновала война, хотя их сыновья ушли на фронт много месяцев тому назад — как и у этих подвешенных кроликов, их мир перевернулся с ног на голову. Все, кого увидел Жолио на Центральном рынке, были старше шестидесяти. Те, кто был моложе, уже находились в другом месте с оружием в руках.
