Бойня, в первую очередь направленная не на само судно, а на его людей. Японцы, очевидно, получили четкий приказ и с блеском его выполнили. Они сконцентрировали свои атаки на машинном отделении, капитанском мостике, баке с полубаком и огневых позициях танкера: две торпеды и, по крайней мере, двенадцать бомб попали в машинное отделение и верхние палубы; полкормы «Виромы» просто снесло, и никого из находившихся у кормовой части судна не осталось в живых: из всех комендоров были живы только двое — Дженкинс — матрос, стоявший у бакового орудия, — и капрал Фрейзер, могущий умереть с минуты на минуту, ибо половину его, уже раненной, руки оторвало осколком снаряда, а стойкий шотландец был в шоке от боли, чтобы предпринять хотя бы символическую попытку остановить хлеставшую артериальную кровь.
На мостике, распластавшись на полу под прикрытием бронированных стен рулевой рубки, наполовину оглушенные разрывами авиационных снарядов, Файндхорн и Николсон смутно понимали, почему капитанский мостик оказался столь чудесно неуязвимым для бомб и почему ни одна торпеда не попала ни в одну из нефтяных цистерн танкера, в которые невозможно промахнуться, — и не вырвала у «Виромы» сердце. Японцы не старались уничтожить судно: они пытались его сохранить, истребив при этом команду. И пусть даже они разнесли корму и форштевень танкера, — девять по-прежнему неповрежденных цистерн «Виромы» и бак обладали достаточной подъемной силой для удержания судна на плаву, несмотря на то, что оно было залито водой. И знай японцы наверняка, что ни один человек из команды «Виромы» не уцелел, чтобы взорвать или затопить танкер, десять тысяч тонн великолепной нефти тут же попали бы к ним в руки, и миллионы галлонов высокооктанового топлива пошли бы на заправку их кораблей, танков и самолетов.
Вскоре несмолкающий грохот и судорожные сотрясения от разрывов бомб и торпед внезапно и одновременно прекратились, сменившись удаляющимся гулом тяжелых бомбардировщиков и относительной тишиной, почти столь же болезненной для уха, как и закончившаяся шумовая вакханалия. Николсон с усилием помотал головой, пытаясь прийти в себя среди дыма и удушливой пыли. Затем, покачиваясь, с трудом поднялся на четвереньки, ухватился за дверную ручку, рывком встал на ноги и тут же снова бросился на палубу — над его головой пронзительно просвистел снаряд, влетевший в окно и врезавшийся в перегородку штурманской рубки, наполнив капитанский мостик оглушительным крещендо взрыва и дождем расщепившейся стали.
