— Ты меня прощаешь? — спросила она.
— Разумеется, — рассмеялся он.
— Ты меня любишь?
— Больше всего на свете.
— Правда?
Он взглянул на нее в слабеющем свете, выпрямившись на тряской спине животного.
— Ты же знаешь, что да, — тихо ответил он.
Она помедлила.
— Тогда есть только один путь, — наконец сказала она.
— Какой же?
— Я его боюсь. Я не вернусь к нему. Возвращайся ты. Я останусь здесь, в деревне. — (А оставаясь так близко от него, она каждый день будет приезжать в монастырь.) — Когда все будет сделано, ты приедешь и заберешь меня. Тогда мы сможем уехать куда-нибудь. Никто нас не найдет.
Голос мужчины зазвучал странно:
— Я не понимаю. — Понимаешь. И это — единственный путь. Сделай — или не делай, как хочешь.
Это единственный путь.
Некоторое время они тряслись на осликах молча. Впереди, на фоне вечернего неба, чернел каньон.
Тогда мужчина произнес — очень ясно:
— Никогда.
Мгновение спустя тропа вывела их на площадку высоко над быстрой водой. Снизу слабо доносился глухой гул реки. Свет почти исчез с неба; в сумерках пейзаж принял ложные очертания. Все стало серым — скалы, кусты, тропа, — и ни в чем не осталось ни расстояний, ни пропорций. Они замедлили шаг.
Его голос до сих пор отдавался у нее в ушах.
— Я не вернусь к нему! — неожиданно яростно вскричала она. — Можешь возвращаться и играть с ним в карты, как обычно. Будь ему добрым другом — каким всегда был. Я не поеду. Я не могу, когда вы в городе оба. — (Замысел не удался; Атлахала видел, что потерял ее, однако еще мог ей помочь.)
— Ты очень устала, — мягко произнес мужчина.
Он был прав. Не успел он договорить, как непривычное возбуждение и легкость, которые она ощущала с самого полудня, казалось, покинули ее; она бессильно опустила голову и сказала:
— Да, очень.
В тот же миг мужчина резко вскрикнул от ужаса; она подняла взгляд — его ослик рванулся с края тропы прямо в серый сумрак внизу. И — тишина, а за нею — далекий грохот множества обвалившихся камней. Она не могла ни шевельнуться, ни остановить своего осла; она лишь сидела, онемев, а животное влекло ее на своей спине дальше, будто мертвый груз.
Лишь на одно последнее мгновенье, когда она уже ступила на перевал, к самому краю его владений, Атлахала трепетно спустился в нее. Она подняла голову, и крохотная дрожь возбуждения пробежала сквозь все ее тело; затем голова ее поникла снова.
Застыв в тусклом воздухе над тропой, Атлахала смотрел, как ее почти неразличимая фигурка становится невидимой в сгущающейся ночи. (Если ему не удалось ее здесь удержать, то он все равно смог ей помочь.) Миг спустя он уже был в башне и прислушивался, как пауки штопают свои сети, которые повредила она. Долгое, долгое время пройдет, прежде чем он заставит себя снова просочиться в сознание иного существа. Долгое, очень долгое время — быть может, вечность.
