Но вот к воротам подкатило такси. Из него выскочила худерябенькая, припадающая на ногу, востроносая старая дева, поспешно отворила дверцу, и на свет явился крепкий, краснощекий мужик, с холеной бородкой, короткостриженый, в свитере, какой-то серой куртейке и с портфельчиком. Бабки замедлили шаг, повернулись лицом к приехавшему, заулыбались, закланялись.
– Батюшко, батюшко приехал! – прошелестело по аллейкам.
Батюшка тем временем деловито расстегнул дерматиновый портфельчик, вынул свернутую рясу, напялил ее на себя, навесил на грудь медный крест, подал сопровождающей божедомке кадило и портфельчик и широким шагом ступил на территорию кладбища, не забыв осенить себя крестным знамением в воротах. Бабки облепили его и затарахтели – тянулись приложиться к ручке, просили благословения, но поп повел руками, словно смахивая их с себя, что-то грозно сказал в воздух, и дорога вмиг очистилась, перед ним расступились и заспешили догонять – крепкий широкоплечий батюшка умахал уже вперед и скрылся за бугром.
Из пустого интереса Хорек присоединился к процессии, но не слился с потоком, пошел параллельной аллейкой, чуть в стороне, в тени раскидистых деревьев, скрытый и неприметный для толпы, стянутой на небольшом пятачке около памятника. Народу набралось до удивления много, не одна, пожалуй, сотня, и неуместившиеся заполняли тропинки вокруг, меж оградками, переминались с ноги на ногу, ждали начала.
Священник встал лицом к памятнику, к гипсовому уродливоглазому воину, к затертым дождями и снегом спискам покоившихся в братской могиле, выбитым на бетонных наклонившихся плитах. В левой руке держал он книжицу с бархатной закладкой, другую чуть поднял к небесам, якобы сосредоточиваясь, а на деле ожидая, когда сподручная псаломщица разожжет ладан в кадиле. Наконец был разожжен и ладан, женщина со зверским выражением лица раскрутила кадило, как пращу над головой, и подала его, источающее пряный дымок, батюшке. Началась великая ектенья.
– В мире Господу помолимся...
Батюшка не был особо громогласен, но тишина настала мгновенно – все закрестили лбы, слышно было только шуршание бумажек – через головы впереди стоящих тянули, кто не успел, поминальные записочки. С ними же вместе, что интересно, путешествовали и деньги: смятые рубли, трешки, редкие пятерики и совсем уж единичные красненькие десяточки. Все это бумажное море стекалось к псаломщице. Совали ей сзади две специально для того стоявшие старухи, они же разворачивали записки, а «сослуживающая» успевала и петь, и следить за батюшкиным кадилом – то забирала, то подкладывала смолицы и, толкая священника в спину, передавала ему ворох бумажек с именами.
