[19]
Оставшись наедине с дамами, генерал галантно поклонился Сюзанне, еще раз принес извинения от имени германской армии и объяснил, что по чистой случайности прогуливался близ парка Барбье и был удивлен странным поведением офицера: тот вошел в кафе перед самым закрытием, неизвестно зачем оставив у входа двух солдат. Генерал укрылся в нише окна и через щель в ставнях наблюдал за происходящим.
Бабушка описывала мне эту сцену со слезами на глазах. Генерал — позже он занимал ответственные посты в правительстве Веймарской республики — не только не задал ей ни одного вопроса о револьвере, но даже вернул ей его, предварительно разрядив, и сказал, что она может сохранить оружие в качестве сувенира, и отныне и она сама, и вся ее семья находятся под его личной защитой. Прежде чем уйти, генерал попросил Гортензию оставлять за ним по понедельникам отдельный кабинет, где он вместе с офицерами штаба желал бы наслаждаться ее знаменитыми фирменными блюдами, а все необходимые продукты предоставит интендантская служба.
До самого конца оккупации Гортензия спокойно работала, а ее люди передавали союзникам полезнейшие сведения.
*
Такова была твоя версия случившегося, но мне захотелось услышать бабушкин вариант, и как-то раз, в субботу, когда мы с ней пекли традиционный яблочный пирог, я попросил ее рассказать о том случае. Не переставая чистить яблоки, она весьма охотно описала попытку изнасилования всего двумя, но очень выразительными штрихами: пальцы офицера, рвущие ее корсаж, и пресловутый револьвер в руке Гортензии, после чего перешла к подробному описанию счастливой развязки. Помню, как затуманился ее взгляд при упоминании о генерале.
— Мы переписывались между двумя войнами. Знаешь, он был очень достойный человек. Участвовал в заговоре против Гитлера.
В то время я, как и все мои ровесники, мало что понимал про всех этих немцев, но прекрасно помню эпилог этой истории, который с невероятным волнением в голосе рассказала мне бабушка.
Как-то раз, около полудня, когда штабные офицеры собрались на обед в отдельном кабинете «Кафе дю Парк», генерал отвел в сторонку Норбера — того самого, у которого был конь, — и, глядя ему прямо в глаза, спросил по-немецки, как поживает его лошадь. Норбер не отвел глаз. Поняв, что притворяться опасно, он ответил:
— Es ist tot, Herr General.[20]
Генерал при известии о гибели скакуна склонил голову, а потом, положив руку на плечо официанту, сказал, уже по-французски:
