Я познакомился с Коринной одним летним вечером в прачечной самообслуживания; она сидела перед соседней стиральной машиной, глядя в окошечко-иллюминатор, где крутилась в пенной воде вся ее жизнь — медицинские халаты, подростковые мешковатые штаны и майки с «крутыми» принтами. Сам я выбрал программу № 7, «деликатную стирку», — она обеспечивала долгий век моим рубашкам и лучше других подготавливала их к паровому утюгу. Одиночество сделало из меня настоящего виртуоза глажки, которая, наряду с библиофильством, была наилучшим средством отвлечься от тягот моей профессии.
Наш разговор начался с жалоб на изношенность машин. Я сказал: нужно быть уж очень большим патриотом своей улицы, чтобы не плюнуть на все это и не оттащить грязное белье в другую прачечную. Она ничего не возразила, и это доказывало, что мы с ней действительно соседи. Потом объяснила, что ее собственная машина застопорилась в середине стирки. Я ответил, что у меня вообще нет машины, поскольку я нахожусь в процессе поиска квартиры и проживаю пока в отеле, а зовут меня Жан-Люк Тальбо, — знаете, есть такая марка автомобиля?[1] Нет, она не знала. «Ничего, — сказал я, — все равно таких уже не выпускают». Она взглянула на меня с сочувствием, но я разъяснил, что это не так страшно, я всего лишь однофамилец.
Во время отжима ее белья мы примолкли. Я поглядывал на нее: она сидела рядом, вспотевшая от влажной жары, под резким светом неоновых ламп. Потом она тоже назвала свое имя, и я вовремя прикусил язык, удержавшись от идиотской реплики: «Надо же, какое совпадение, я буквально на днях откопал у одного букиниста редкое издание поэм Коринны, греческой поэтессы VI века, возлюбленной и соперницы Пиндара!».[2] Современная Коринна была коротко стриженой блондинкой; пропотевшая майка цвета лаванды облепила ей грудь, и я чувствовал себя несчастным, как всякий раз, когда меня влекло к женщине. Снова и снова проделывать этот заранее известный, давно наскучивший путь, и ради чего? — ради вполне банальной цели, да и той достигая не всегда, а чаще бросая дело незавершенным из-за нехватки иллюзий или времени.
Неожиданно я понял по ее взгляду, что она думает точно так же. Она — мать-одиночка или разведенка, я — холостяк: нас выдавало собственное белье. К чему же тогда усложнять себе жизнь всяческими словесными фиоритурами, дешевыми уловками, хвастливым враньем, отсрочками ради приличия, словом, всем тем, что превращает обыкновенное плотское влечение в светскую игру?! Наши утомленные лица, наши безрадостные, обведенные тенями глаза свидетельствовали о том, что прошедший день был слишком долог, а завтрашний начнется слишком рано. Мы мечтали об одном — скорее лечь в постель, так почему бы не перешагнуть через все предварительные стадии ухаживания?
