— Страшное дело война, — вздохнул и Мачихин.
Тут появилась Катя с котелком в руках, раскрасневшаяся от бега, с довольной улыбкой.
— Полный котелок! Видали? — Она победно махнула котелком. — Пойдемте, дядя Федор, с дороги, недалече полянка есть, там и поедите.
И она повела их в глубь леса, где и верно оказалась сухая поляночка. Там и присели, вынули "инструмент", то есть ложки алюминиевые, и принялись за кашу. Каша была почти горячая и масляная, умяли за милую душу.
— Как же тебя мать отпустила? — спросил Мачихин, облизывая ложку.
— А что она могла? В цепи, что ли, заковать или в амбар запереть? Небось совершеннолетняя я.
— Дурешка ты, Катя-Катерина. Война-то и мужикам невмоготу, а вам?… — И добавил, засовывая ложку за обмотку: — Спасибо за заботу, Катюша. Наелись от пуза.
— Да, да, большое спасибо, — заулыбался и сержант, и хотел было дотронуться до Катиной руки, но она спрятала за спину.
— За что благодарить, подумаешь, какое дело — котелок каши, — сказала она, окинув сержанта настороженным взглядом.
— Что-то неласковая у тебя землячка, Мачихин, — обиженно произнес тот.
— У тебя поумней слов не нашлось? На фронт же двигаются. Так ведь, Катя?
— Каждую ночь команды ожидаем. Сколько верст-то до передовой?
— Близко она, Катя. Верст двенадцать… Ну, ты расскажи, письма-то из дома получаешь? Я уж три месяца от женки — ничего.
— Получаю, дядя Федор. Последнее, когда в госпитале лежала. Беспокоится мама обо мне очень, особо после того, как на Зину похоронка пришла. Вы уж отпишите ей, что живой-здоровой меня видели.
— Конечно, отпишу, Катя, а как же… А что с отцом твоим, что об остальных пишет?
— Много похоронок в нашу деревню идет. А вот на кого, не писала, только про Зину…
— Очень Зинушку жаль… — горестно покачал головой Мачихин. — Помню ее, боевая девчоночка была, озорная… А вот Оля вроде тихоня, молчунья. А она как?
— Про нее не знаю я, — ответила Катя, но как-то уклончиво, отвернув глаза.
— Вообще-то, не бабье дело — война, — после некоторого раздумья сказал Мачихин. — Ваше дело все же рожать.
— Не то вы говорите, война же, — торопливо возразила она.
— Ну и что война? Самое то я и говорю, Катя-Катерина, — убежденно произнес он.
— Ладно, не будем об этом, дядя Федор. Рада я очень, что вас повстречала. Часть-то наша только сформирована, еще не подружилась ни с кем, а с вами, как с родным, поговорить можно.
— Ты и говори, Катюша, говори… Что, сержанта стесняешься? Так он в сторонку отойти может. Верно, сержант?
