— Поймите, — робко сказал Константин Исаевич, только что не прижимая руку к груди, — я должен знать все. Она моя дочь, ничего другого в моей жизни не было и не будет. Если она перешла в иное состояние, должна быть возможность снестись…
— Другое состояние, — мрачно сказал Морбус, — как раз и есть то состояние, в котором нет возможности снестись. Все прочее остается как прежде, и возможно даже совершенствование в уизбранном деле. Но уснестись вы с ней не можете, даже если сами дойдете до высших степеней.
— Однако упражнения, — настаивал Константин Исаевич. — Разве не могли сами упражнения спровоцировать и, так сказать, притянуть…
— Упражнения ничего не притягивают, — отрезал Морбус. — И чего, собственно, вы хотите? Она училась самой простой вещи — элевации. Никаких побочных последствий, кроме элевации, от этого проистечь не могло.
— Позвольте мне ознакомиться… — начал Поленов.
— Вы хотите заняться балетом? — сардонически спросил Морбус.
— Я хочу понять, что это было, — упавшим голосом ответил Поленов.
— Оставьте, — сказал Морбус веско. — Оставьте думать об этом, живите для ее памяти, если хотите, или попытайтесь зачать нового ребенка, но не думайте проникнуть туда, куда вам проникать не следует. Мы дали ей, что могли, она не требовала большего, нам ничего не было от нее нужно. Если вы не хотите навлечь на себя возмущение особых сфер, идите. Ничего не было, кроме того, что было.
Эта фраза отчего-то напугала Константина Исаевича больше всего. Он с тех пор плохо спал, а когда засыпал, видел Морбуса, гнавшегося за ним по узким, ломаным улицам. Он искал выхода, а Морбус не пускал. Надо было обернуться, что-то сказать — но обернуться было еще страшнее. Сны были лиловые, с серебристым блеском по крышам, с беспрерывным дождем, все гуще лившим с неба, так что Константин Исаевич от него задыхался.
Разумеется, все было ясно, и карты говорили то же самое. Лидочка начала выскальзывать от них, Морбус вожделел и не отпускал, и драма разрешилась убийством, потому что ничем иным Морбус не удовлетворился. Весь мир вожделел Лидочку — и вот убил ее, потому что она не желала принадлежать никому, кроме искусства и отца. Но чтобы подковырнуть, разоблачить Морбуса, нужен был оккультист сильнее Морбуса — а таких в окрестностях Константина Исаевича не водилось; он устал ждать случая, но не знал, как действовать. Наконец он решил открыться Михаилу Алексеевичу — знатоку балета и другу петербургского оккультизма; интерес его к этой теме был эстетический, но кое-что он знал и, если уговорить, мог поспособствовать.
