— Мой дорогой Люсьен,— сказал он мягким, успокоительным тоном, кладя руку на плечо молодого человека,— мы, философы и мыслители, должны с большим уважением относиться к человеческой жизни! Нельзя так легко относиться к чужим убеждениям и насиловать их. Мы все совершенно согласны, что если бы не неистовства Мюрата…
— Я глубоко уважаю ваши взгляды и мнения, Шарль,— прервал его Лесаж,— вы, конечно, согласитесь с тем, что я всегда был услужливым и покорным учеником. Но я опять-таки повторяю, что здесь замешана наша безопасность, и что в данном случае нельзя остановиться на половине. Никто так не возмущается жестокостью, как я сам, однако же несколько месяцев тому назад мы вместе с вами присутствовали при убийстве человека с Боу-стрит, и ведь это было сделано Туссаком с такой ловкостью, что зритель чувствовал себя едва ли не хуже, чем жертва. В самом деле, нельзя было без ужаса слышать тот ужасный звук, который возвестил, что шея несчастного свернута. Если и вы, и я имеем достаточно характера, чтобы продолжать этот разговор, то я напомню вам, что ужасное дело было совершено по вашему внушению при менее уважительных причинах!
— Нет, нет, Туссак, остановись! — крикнул тот, кого они звали Шарлем; его голос утратил свои мягкие тона и перешел в какой-то визг, когда волосатая рука колосса снова захватила мою шею.
— Я обращаюсь к тебе, Люсьен, как с чисто практической, так и с нравственной точки зрения: не допускай совершиться этому делу. Пойми, что если всё повернется против нас, это злодейство лишит нас надежды на милосердие. Пойми также…
Последний аргумент, казалось, поколебал молодого человека, и его бледное лицо вдруг стало каким-то серым.
— Всё равно нам нет иного исхода ни в каком случае, Шарль,— сказал он,— мы не можем рассуждать, а должны лишь повиноваться 13-му пункту.
— Не забывай, что мы имеем некоторую свободу действий, потому что стоим выше комитета!
— Но этот комитет имеет достаточное количество членов, чтобы менять различные параграфы, на что мы не имеем права.
Его губы дрожали, но выражение глаз не смягчилось. Под давлением тех же ужасных пальцев моя шея начала поворачиваться вокруг плеч, и я уже находил своевременным вверить свою душу Пресвятой Деве и Святому Игнатию, который был всегда главным покровителем нашей семьи.
В это время Шарль, который почему-то всё время отстаивал меня, бросился вперед и начал тянуть руку Туссака с такой яростью, какую трудно было ожидать от его прежнего спокойствия стоика, с которым он сидел всё время.
